Интернет библиотека во славу святого Таксиля (leotaxil.ru)

«Крещение Руси»: факты против легенд и мифов» (ПОЛЕМИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ) Н. С. ГОРДИЕНКО



Нашли что - то интересное?
Сделайте отметку об этом с ссылкой на эту страницу в пару кликов, чтобы не забыть что и где:

Можно не бояться захломить многочисленными постами из книги свою стену в соц. сетях. Ведь потом из всех этих сообщений можно сделать один пост или статью, а все лишние сообщения удалить!
Предыдущая страница <<< Обновить страницу ( 5 296 ) ::: Оглавление >>> Следующая страница

Перейти к аудио записи главы ::: Выключить автоматическое воспроизведение
Через 45 мин. 48 сек. Вы автоматически перейдете к следующей странице (18).

Возникновение монастырей

При рассмотрении современными богословами и церковными историками обстоятельств и последствий «крещения Руси» едва ли не главное внимание уделяется деятельности монастырей. Причем освещается эта деятельность тенденциозно и в сугубо апологетическом духе — так, чтобы вызвать восторженное отношение к ней не только у верующих читателей и слушателей, но и у неверующих. С этой целью используется следующий тактический прием: монастыри (особенно древнерусские) характеризуются в богословских статьях и храмовых проповедях не столько как религиозно-церковные центры, сколько как очаги культуры, искусства, а монашеское послушание — как преимущественно культурно-просветительская деятельность.

Вот типичный образец именно такой характеристики, содержащейся в специальном выпуске «Журнала Московской патриархии» «50-летие восстановления патриаршества». «Роль монастырей на Руси, — пишет автор «Краткого обзора истории русской церкви», — была громадна. И главная их заслуга перед русским народом — не говоря об их чисто духовной роли — в том, что они были крупнейшими центрами образованности. В монастырях, в частности, велись летописи — замечательные исторические труды... Процветали в монастырях иконопись и искусство книжного писания, выполнялись переводы на русский язык греческих богословских, исторических и литературных произведений» (с. 31, 39). Из приведенного фрагмента видно: религиозно-цер-

190


ковные аспекты деятельности монастырей («чисто духовная роль») упомянуты как бы между прочим — видимо потому, что в ней не было ничего такого, чем можно было бы обосновать тезис о прогрессивности крещения Руси». Зато культурно-просветительская — выдвинута на первый план и отнесена в разряд «главных заслуг» монастырей древнерусского периода отечественной истории.

Другие церковные авторы идут еще дальше в гипертрофировании культурно-просветительских аспектов монастырской деятельности: они только ее и упоминают при характеристике места и роли монастырей в Древней Руси. «Духовная деятельность монастырей на Руси, — заявил митрополит Филарет (Денисенко) в речи на открытии богословских собеседований, — была огромна. Они являлись крупными центрами образованности. В них выполнялись переводы на древнеславянский язык с греческих богословских, исторических и художественных произведений» (ЖМП, 1978, № 12, с. 53). Монастыри на Руси, говорится в проповеди протоиерея И. Сорокина «В день памяти всех святых», «становились культурными центрами, рассадниками духовного просвещения народа, а также распространителями грамотности» (ЖМП, 1980, № 7, с. 45). А характеристика монастырей, содержащаяся в аналогичной проповеди протоиерея А. Егорова, состоит из одних восклицаний: «Монашество! Какое огромное влияние оказало оно на культурно-историческое развитие русского народа!» (ЖМП, 1981, № 7, с. 46). И дальше в том же духе.

Такая тактика умышленного смещения акцентов, сознательно применяемая идеологами современного русского православия, дала определенные результаты. Явно не без ее воздействия не только отдельные советские литераторы и публицисты, но и некоторые исследователи стали характеризовать монастыри Древней Руси односторонне, с религиозно-апологетическим акцентом — так, словно это были не очаги религиозно-церковного влияния главным образом и в первую очередь, а если и не исключительно, то по преимуществу культурно-просветительские центры.

Вот, например, как охарактеризованы древнерусские монастыри в статье С. Бахрушина «К вопросу о крещении Киевской Руси», написанной в 1937 году, но переизданной в 1975-м: «Печерский и Выдубицкий монастыри выступают с чертами крупных культурных и науч-

191


ных (?!) центров, в которых накапливались большие запасы знаний (?!) и были люди, не только владевшие пером, но и умевшие работать научно (?!). К этим центрам и тянулись люди, искавшие расширения своих познаний... Здесь завязывались оживленные научные (?!) беседы»'. Поскольку ничего иного, кроме приведенного выше панегирика, о данных монастырях в статье не сказано, то у читателя не могут не сложиться самые превратные (чтобы не сказать — искаженные) представления о монашеских обителях Древней Руси: они предстанут уже не монастырями, а прямо-таки научно-исследовательскими учреждениями.

Вот почему при рассмотрении последствий «крещения Руси» целесообразно специально остановиться на том, как возникли монастыри русской православной церкви, чем они занимались и какое влияние оказывали на церковную, общественную и личную жизнь наших далеких предков.

Монастыри как составная часть церковной структуры русского православия появились в Древней Руси лишь в XI веке, то есть несколько десятилетий спустя после принятия христианства киевским князем Владимиром и его подданными. И все же своим появлением они обязаны «крещению Руси», а их деятельность — важный момент религиозно-церковной жизни, один из основных стимуляторов процесса христианизации древнерусского общества.

Начало русского монашества летопись связываете деятельностью Антония — жителя города Любеча, близ Чернигова, принявшего монашество на Афоне и появившегося в Киеве в середине XI века. «Повесть временных лет» сообщает о нем под 1051 годом. Правда, в летописи говорится, что когда Антоний пришел в Киев и начал выбирать, где бы поселиться, то он «ходил по монастырям, и нигде ему не нравилось» (с. 305). Значит, были на Киевской земле какие-то монашеские обители и до Антония. Но о них нет никаких сведений, и поэтому первым русским православным монастырем считается Печерский (впоследствии Киево-Печерская лавра), возникший на одной из киевских гор по почину Антония: он якобы поселился в пещере, вырытой для молитв будущим митрополитом Иларионом.

Однако подлинным родоначальником монашества русская православная церковь считает Феодосия, при-

1 Религия и церковь в истории России, с. 32

192


нявшего иночество по благословению Антония. Став игуменом, он ввел в своей обители, насчитывавшей два десятка иноков, устав константинопольского Студийского монастыря, которым строжайше регламентировалась вся жизнь монашествующих. Впоследствии этот устав ввели и в других крупных монастырях русской православной церкви, которые были преимущественно общежительными.

Вслед за Киевом обзавелись собственными монастырями Новгород, Владимир, Смоленск, Галич и другие древнерусские города. В домонгольский период общее число монастырей и количество монашествующих в них были незначительны. По данным летописей, в XI — XIII веках на Руси имелось не более 70 монастырей, в том числе по 17 в Киеве и Новгороде.

Заметно увеличилось число монастырей в период монголо-татарского ига: к середине XV века их стало более 180. За последующие полтора столетия открылось около 300 новых монастырей, а в один лишь XVII век — 220. Процесс возникновения все новых и новых монастырей (как мужских, так и женских) продолжался вплоть до Великой Октябрьской социалистической революции. К 1917 году их стало 1025 (478 мужских и 547 женских) с общим числом монахов и послушников, достигающим 95 тысяч человек.

Подобно своим византийским прообразам, русские православные монастыри были многофункциональными. Они всегда рассматривались не только как очаги наиболее интенсивной религиозной жизни, хранители церковных традиций, форпосты православия в его миссионерской деятельности, но и как экономический оплот церкви, а также центры подготовки церковных кадров. Монахи составляли костяк духовенства, занимавший ключевые позиции во всех областях церковной жизни. Только монашеское звание открывало доступ к епископскому сану. Связанные обетом полного и безоговорочного повиновения, который они давали при пострижении, монахи были послушным орудием в руках церковного руководства.

Прежде чем раскрывать функции монастырей русской православной церкви, кратко рассмотрим обстоятельства их возникновения. Сделать это необходимо потому, что современные церковные авторы чаще всего пишут о монастырях как о пионерах освоения глухих мест и необжитых окраин, а монашествующих характеризуют как самоотверженных тружеников, строгих ас-

193


кетов и бескорыстных молитвенников, хотя оснований для таких описаний и характеристик у них нет.

Первые монастыри возникали не в глуши, а либо вблизи больших городов, либо непосредственно в них. Много таких монастырей было в Киеве, Новгороде, Москве и других городских центрах Древней Руси. Практика создания городских монастырей сохранилась и в последующие столетия. Так что у автора статьи «О причинах нравственного упадка монашества» были основания утверждать, что «современные монастыри почти все расположены в городах» (Церковно-общественная жизнь, 1906, №. 44, с. 1445),

Даже в тех случаях, когда монастыри действительно создавались на далеких окраинах Киевской и Московской Руси (в частности, на Севере страны), они, как правило, возникали там, где уже успел обосноваться русский крестьянин, а отнюдь не на совершенно необжитом месте. Монастырская колонизация, отмечают советские исследователи, «обычно шла по пути, уже проложенному крестьянами»1. Поэтому никак нельзя согласиться с утверждением современных церковных историков, будто, «продвигаясь к студеному морю-океану, монастырь расчищал туда дорогу и для крестьянских поселений» (ЖМП, 1949, № 7, с. 16).

Не соответствуют действительности и заявления идеологов современного русского православия, будто население окраинных местностей радовалось появлению у них иноческих обителей. На самом деле многих основателей монастырей местные жители изгоняли и даже убивали, справедливо опасаясь, что новосозданный монастырь отберет у них земли, а их самих закабалит (так оно чаще всего и было). Этот факт повсеместно признавался дореволюционными церковными историками: архиепископами Филаретом (Гумилевским) и Ма-карием (Булгаковым), Е. Е. Голубинским и др. Многочисленные примеры непрерывной конфронтации крестьянства с монашеством приведены в книге «Монастыри на Руси и борьба с ними крестьян»2.

Являясь экономическим оплотом русского православия, монастыри сосредоточивали у себя огромные богатства, нажитые не трудами «непогребенных мертвецов», а жесточайшей эксплуатацией народных масс. Во

' Вопросы религии и атеизма, т. VI. М„ 1958, с. 170.

2 Будовниц И. У. Монастыри на Руси и борьба с ними крестьян (по «житиям святых»). М., 1966.

194


времена крепостничества они были крупными феодальными хозяйствами, владевшими землей и прикрепленными к ней крестьянами. Например, Киево-Печерский монастырь владел селами и деревнями уже при игуменстве Феодосия. Много земель, золота и серебра передал ему князь Изяслав Ярославич; три волости получил он от князя Ярополка Изяславича и пять сел от его дочери. Многими богатствами владели и другие монастыри Киева, Новгорода и прочих русских городов. Сами же современные церковные историки сообщают, что Троице-Сергиева лавра к концу XVI века располагала 200 тысячами десятин земли, находившимися в 27 уездах России, не считая небольших владений в других уездах (ЖМП, 1946, № 6, с. 34).

В период буржуазного развития России монастыри стали хорошо налаженными капиталистическими предприятиями, ворочавшими миллионами. По предположениям дореволюционных исследователей (точных данных о своих богатствах монастыри никогда не сообщали), денежный монастырский капитал составлял не менее 40 миллионов рублей. «Тот факт, — сообщалось в церковной печати времен первой русской революции, — что мамона' в наше время — предмет преимущественного поклонения в наших монастырях... У нас 697 монастырей имеют около полумиллиона десятин земли, причем некоторые монастыри в отдельности имеют угодья, измеряемые большими тысячами десятин... Монастыри строят помещения специально для аренды мирян, которые снимают эти помещения под лавки, магазины, жилые квартиры и даже под трактиры, не говоря уже о гостиницах для богомольцев, которые тоже дают монастырям большие доходы» (Церковно-общественная жизнь, 1906, №42, с. 1382).

Некоторое представление об экономическом могуществе русских православных монастырей и их богатствах могут дать следующие цифры. При закрытии в 1919 году двух третей общего количества монастырей у них было изъято и передано в общенародное пользование: более 900 тысяч гектаров земли, 4248 миллионов рублей монастырских капиталов, 84 завода, 436 молочных ферм, 602 скотных двора, 1112 доходных домов, 704 гостиницы и подворья, 311 пасек и т. д.2.

' Мамона — бог наживы и богатства у древних сирийцев; у христиан — олицетворение жадности и корыстолюбия.

2 Революция и церковь, 1920, № 9 — 12, с. 83.

195


Церковь оправдывала стяжательскую деятельность монастырей потребностями благотворительности, заявляя, что «обителей имения — нищих богатство». Однако действительные размеры монастырской благотворительности были ничтожными по сравнению с их экономическими возможностями. «Куда же идут средства, так тщательно стяжаемые монастырями? Какая конечная цель изобретательности настоятелей монастырей по части приобретения? Благотворительность? Школы? Больницы? Приюты? — саркастически вопрошал автор статьи «Наши монастыри» и сам же отвечал: — Ничего подобного! Ни один монастырь не приобретает исключительно для благотворительных целей. Ни для кого не тайна, что наши монастыри благотворят грошами и только для приличия, стяжания же их идут отчасти в пользу братии, непосредственно в их карманы (в необщежительных монастырях), а отчасти на великолепие храмов, устраиваемых для молящихся из мирян, на высокие колокольни и доброшумные колокола» (Церков-но-общественная жизнь, 1906, № 42, с. 1384). Действительно, когда в предреволюционные годы в Синоде был поставлен вопрос об установлении обязательных отчислений из доходов монастырей на благотворительные нужды, иерархи устроили обструкцию, и вопрос пришлось снять с обсуждения.

Помимо накопления богатств на нужды церкви, монастыри выполняли роль центров религиозно-церковной жизни. Монастырская богослужебная практика становилась эталоном для приходских храмов. Рассматриваемые с этой точки зрения, монастыри были главными ревнителями обрядоверия, очагами богослужебного формализма, наиболее активными поборниками чисто внешнего благочестия. «Мы смело должны признать за монастырями, — заявлял автор статьи «Монастыри как просветительные центры», — самый низкий религиозно-просветительный уровень... Обрядность монашествующими возводится в степень догмы, и за ними монастыри не видят истинного благочестия... По части вероучительной монашествующие (за самыми редкими исключениями) сущие профаны, незнакомые с самыми элементарными религиозными сведениями» (Церковно-общественный вестник, 1914, № 18, с. 9).

Монастыри направляли и координировали миссионерскую деятельность духовенства. Миссионеры-монахи были самыми активными поборниками принудительной христианизации неславянских народов нашей страны и

196


с особым рвением сеяли в душах приверженцев русского православия ядовитые семена ненависти к иноверцам и инославным.

В монастырях готовились кадры священнослужителей всех рангов. Из монашеской среды избирался епископат, причем архиерейский чин получали преимущественно иноки знатного происхождения. В XI — XII веках из одного Киево-Печерского монастыря вышло пятнадцать епископов. Архиереи из «простецов» насчитывались единицами.

В монастырях писались иконы, которые наряду с фресками и мозаикой составляли тот жанр живописного искусства, что был разрешен церковью и всячески поощрялся ею. Выдающиеся живописцы древности отражали в иконе и религиозные сюжеты, и свое видение окружающего мира, запечатлевали в красках не одни христианские догматы, но и собственное отношение к актуальным проблемам современности. Поэтому древнерусское живописное искусство вышло за узкие рамки церковной утилитарности и стало важным средством художественного отражения своей эпохи — явлением не только чисто религиозной жизни, но и общекультурной.

Такое расширение функций иконописи произошло не благодаря стараниям и установкам русской православной церкви, а вопреки им. Не ей и не монашескому чину иконописцев, а гению русских художников, который поднялся над узостью церковных канонов с их жестким регламентированием творчества, обязаны мы тем, что древние иконы сохраняют большую художественную ценность для сегодняшних почитателей искусства и приносят нам, атеистам, огромное эстетическое наслаждение.

До появления книгопечатания именно в монастырских кельях переписывались книги богослужебного назначения, сочинялась литература религиозно-церковного содержания, в частности «жития святых», прославлявшие «угодников божиих» (в основном монашествующих) и те обители, где они несли иноческое послушание. Большинство произведений такого рода носило чисто апологетический характер. Они скудны историческими сведениями и слабы в художественном отношении.

Одновременно монастыри выполняли социальный заказ княжеской власти: создавали и заново редактировали летописи, документы законодательного характера. Судя по содержанию летописей и стилю их изложения,

197


писали их люди, лишь формально «ушедшие из мира», как того требовал ритуал посвящения в монашество, а фактически находившиеся в самой гуще политических событий, полные «мир'гких» забот и волнений. Характеризуя древнерусских летописцев, академик Д. С. Лихачев писал: «Это были всё люди очень живые, иногда молодые, иногда старые, отличавшиеся большой любознательностью, активно вмешивавшиеся в политическую жизнь, рукой которых водили мирские интересы и политические страсти»1.

Попутно (уже не в порядке выполнения указаний церковных или гражданских властей и не в ходе несения монашеского послушания, а исключительно по личной инициативе, под влиянием гражданских чувств и патриотических настроений) создавались за монастырской оградой и произведения нерелигиозного жанра, принадлежавшие авторам с острым историческим чутьем и большими литературными дарованиями. Многие из таких жемчужин древнерусского литературного творчества были впоследствии уничтожены церковью из-за их недостаточно православного содержания. Славу авторов этих литературных памятников высокого гражданского звучания и огромного художественного достоинства неправомерно переносить, как это делают вслед за богословами некоторые современные исследователи и публицисты, на древнерусские монастыри в целом. Для последних это была та ситуация, когда, говоря словами А. С. Пушкина, «добро производилось ненарочно» 2.

Будучи проводниками религиозно-церковного влияния на массы, русские православные монастыри претендовали еще и на роль ревнителей нравственности, духовных воспитателей. Современные православные богословы и церковные проповедники изображают иноческие обители поборниками нравственного прогресса общества, а иноков характеризуют как носителей самой высокой морали, якобы служивших образцами для мирян.

Утверждения такого рода не имеют ничего общего с истиной, о чем красноречиво свидетельствуют сами же церковные источники. Конечно, были среди русских пра-

' Лихачев Д. С. Культура русского народа Х — XVII вв. М. — Л„ 1961, с. 19.

2 Пушкин А. С. Полное собр. соч. В 6-ти томах. Т. VI. М., 1950, с. 7.

198


посланных монахов всех времен люди безупречного поведения, строгие аскеты, высокоморальные личности, сумевшие даже в противоестественных условиях монастырской жизни проявить и сохранить положительные духовные качества. Однако общий моральный уровень русского православного монашества (как и их собратий в Византии или на Западе) был очень низким, а нравственное влияние монастырей на общество — преимущественно отрицательным. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к древним церковным документам и к трудам дореволюционных историков церкви (современные богословы и проповедники скрывают от своих читателей и слушателей факты о подлинном облике монашествующих) .

Паразитическое существование сытых и праздных монахов, эксплуатировавших религиозные чувства масс, с неизбежностью приводило к процветанию в «святых обителях» самых разнообразных пороков, скрыть которые не могли даже толстые монастырские стены и круговая порука иночествующих, не желавших выносить сор из дома.

Вот, к примеру, как обрисованы монашествующие в литературном памятнике XII века «Слове Даниила Заточника»: «Многие, отойдя от мира в иночество, вновь возвращаются на мирское житие, точно пес на свою блевотину, и на мирское хождение; обходят села и домы славных мира сего, как псы ласкосердые. Где свадьбы и пиры, тут чернцы и черници и беззаконие: имеет на себе ангельский образ, а развратный нрав; святительский на себе имеет сан, а обычаем похабен» 1.

О современных ему монахах (XVI в.) царь Иван Грозный говорил на Стоглавом соборе как о тунеядцах, многие из которых «постригались только покоя ради телесного». Приводя эти слова в своей «Истории русской церкви», архиепископ Макарий не только не оспорил их, но и дополнил высказыванием известного православного богослова того же времени Максима Грека, заявившего, что иноки занимались только делами житейскими и проводили жизнь во «всяком бесчинии» (т. VII, кн. II, с. 94, 103).

А вот как характеризовал монастырский быт следующего столетия известный историк А. Щапов: «Монастыри в XVII в. заполнены были людьми порочными, и там господствовали пороки всякого рода в высшей

' Цит. по кн.: Религия и церковь в истории России, с. 79.

199


степени» (Щапов А. Русский раскол старообрядства. Казань, 1859, с. 208).

Мало что изменилось и в последующие века. Автор статьи «Светлые идеалы и мрачная действительность» прямо называл монастыри «притонами в большинстве своем бездомовных, безыдейных дармоедов, питающихся за счет доверчивости благочестивых поклонников». «Монастыри, — писал он, — существуют теперь на Руси только для того, чтобы питать грешную плоть собравшихся в них иноков; а иноки увеличиваются в своей численности потому, что сытое кормление без особенных забот и трудов, без недостатков и лишений всегда будет привлекать к себе бесконечные ряды тунеядцев» (Церковно-общественная жизнь, 1906, № 44, с. 1457).

Среди многочисленных пороков, которым предавалось православное монашество, церковные историки и публицисты прежде всего отмечали корыстолюбие, стяжательство, жадность — и это при монашеском «обете нестяжания», предусматривающем отказ от обладания какой бы то ни было собственностью. По свидетельству архиепископа Макария, Максим Грек упрекал монашествующих в том, что они были заняты только «своими имениями» (т. VII, кн. II, с. 102). В монастырях, указывал автор статьи «Наше монашество», царит «дух стяжания, внешнего блеска и комфорта» (Церковно-общественная жизнь, 1906, № 42, с. 1385).

Процветали в русских православных монастырях и такие пороки, как пьянство и разврат. Об этом в один голос заявляют те, кто непосредственно наблюдал жизнь монашествующих и изучал быт монастырей по древним церковным источникам. В пьянстве обличали монашескую братию Иван Грозный и Стоглавый собор. В начале XVIII века новгородский митрополит Аффоний в своем письме игумену Соловецкого монастыря отмечал, что в обителях «добрые старцы перевелись, а которые и есть, и те бражничают».

По характеристике А. Щапова, многие монахи предавались столь «необузданному пьянству», что даже «не ходили на богослужение» (Щапов А. Русский раскол старообрядства, с. 208). А братия Троице-Сергиевской лавры, вспоминал профессор Московского университета И. М. Снегирев, ухитрялась напиваться даже во время богослужений: «Перед всенощной в южный и северный алтарь вносились ведра с пивом, медом и квасом для подкрепления клиросных, так что «правый клирес поет, а левый в алтаре пиво пьет...» За всенощной

200


в алтаре, после благословения хлебов, подавали служащим в чарах красное вино, так что они выходили на величание, что называется „на хвалитех"».

Наконец следует охарактеризовать деятельность русских православных монастырей, о которой современные церковные авторы даже не упоминают, — об использовании церковью иноческих обителей в качестве мест заключения, куда заточали на многие годы «врагов веры и царя». «Ссылка в монастыри, — писал А. С. Пру-гавин, занимавшийся исследованиями в этой области, — в прежние времена производилась у нас на Руси в самых широких размерах и притом за самые разнообразные преступления» (Пругавин А. С. Монастырские тюрьмы в борьбе с сектантством. М., 1905, с. 34).

Дореволюционные исследователи, изучавшие историю использования в прошлом «святых обителей» в качестве тюрем, делали вывод на основании архивных данных, что эпизодические заточения в монастыри лиц, неугодных церкви и власть имущим, практиковались еще в глубокой древности — на заре русского монашества. В систему же эти заточения вошли на Руси с середины XV века. Правда, первоначально в монастырях еще не было специальных помещений тюремного характера и узников содержали под особым надзором в иноческих кельях. Однако уже с конца XVI столетия во многих русских православных монастырях появились чрезвычайные казематы — каменные мешки, земляные тюрьмы, которые, как свидетельствует дореволюционная церковная печать, «по своей ужасающей обстановке могут сравниться только разве со средневековыми тюрьмами схоластического Запада» (Красный звон, 1908, № 3, с. 174).

Одним из наиболее ранних мест заключения была тюрьма Соловецкого монастыря. «Ссылка в Соловецкий монастырь религиозных преступников, — отмечал А. С. Пругавин в упомянутой книге, — широко практиковалась уже в половине XVI столетия, в царствование Иоанна Грозного. Затем, в течение XVII, XVIII и первой половины XIX столетия тюрьма Соловецкого монастыря нередко была переполнена заключенными» (с. 10).

С середины XVIII века начала функционировать Суздальская монастырская тюрьма. Были созданы

' Цит. по кн.: Горев М. Троицкая лавра и Сергий Радонежский. М., 1920, с. 28

201


тюрьмы и в других православных монастырях — как мужских, так и женских. «В XVI — XVIII столетиях, — констатировал А. С. Пругавин, — весьма многие из наших монастырей играли роль государственных тюрем для заключения в них всех наиболее важных преступников не только против церкви и религии, но и против государства и правительства, против общественной нравственности и т. д.» (с. 34). Даже церковная печать вынуждена была признать (правда, лишь после падения русского царизма), что монастыри были в России «местом, где прятались жертвы самодержавного деспотизма» (Христианская мысль, 1917, № 7 — 8, с. 41).

Участь узников монастырских тюрем была ужасной. Многие из них заточались без срока и просиживали в земляных ямах и каменных мешках по 15 — 20 лет и более. Известны случаи, когда заключенные оставались в монастырской тюрьме по 50 — 60 лет (Звонарь, 1907, № 12, с. 189).

Условия содержания заключенных в монастырских тюрьмах были настолько тяжелы, что не один из них терял рассудок уже в первые месяцы пребывания в заточении. А о тех, кто провел в такой тюрьме несколько лет или десятилетий, и говорить не приходится. «Процент психических заболеваний среди монастырских узников, — писал А. С. Пругавин, — огромный. Если бы психиатры получили возможность исследовать духовное состояние лиц, просидевших в монастырских тюрьмах 10, 15, 20 лет, то можно быть уверенным в том, что среди этих несчастных они нашли бы очень немногих лиц, психически здоровых» (с. 20).

Кровь стынет в жилах, когда читаешь описание условий, в которых находились узники монастырских тюрем, составленное А. С. Пругавиным и звучащее как обвинение православию и самодержавию: «Измученные разнообразными пытками, дыбами, избитые «нещадно.» кнутами и батогами, с вырванными ноздрями, с отрезанными языками, они отвозились в Соловки или же в другие «дальние монастыри» и запирались там в сырые, темные, холодные погреба, называемые тюремными кельями. Здесь они обрекались на вечное одиночество, на вечное молчание, нужду и горе. Казалось, что после ссылки о них совершенно забывали, их вычеркивали из списка живых людей. И действительно, чаще всего только смерть избавляла несчастных узников от дальнейших страданий, только могила успокаивала их измученные тела» (с. 27).

202


Число жертв, брошенных в застенки монастырских тюрем, установить невозможно, так как сведения об узниках держались в строжайшей тайне, да и дела, заведенные на многих из них, были впоследствии уничтожены администрацией монастырей, которая стремилась таким образом замести следы преступлений церковных и светских властей дореволюционной России. В ряде случаев даже тюремное начальство не знало, кого и за какие провинности оно охраняло в казематах, так как никаких данных о некоторых заключенных в монастырь вообще не поступало — люди страдали и гибли безымянными. Но даже из тех отрывочных, далеко не полных сведений, которые с большим трудом получены дореволюционными исследователями, видно, что за время существования монастырских тюрем в них нашла себе могилу не одна тысяча человек. Среди этих людей были противники русской православной церкви (например, активные деятели старообрядческого раскола, «упорствовавшие сектанты» и прочие «враги веры православной»), борцы против российского самодержавия (в частности, организаторы и участники крестьянских антифеодальных восстаний, декабристы и другие революционеры, боровшиеся за счастье народное).

Такова была реальная деятельность русских православных монастырей, начиная с первых веков христианизации Древней Руси и кончая временами падения российского самодержавия, для которого они являлись идеологической и политической опорой. Эта деятельность способствовала развитию феодализма на Руси со всеми его противоречиями, классовой ограниченностью и исторически преходящим значением. Имелись в этой деятельности (как и во всем феодальном строе, ею утверждаемом и укрепляемом) прогрессивные для своего времени аспекты, выразившиеся, в частности, в непреднамеренном и тем не менее достаточно значительном содействии монастырей созданию и сохранению прошлого культурного наследия. Однако преобладающими были в ней (особенно в последние века) аспекты реакционные, явно антинародные по своей социальной сущности. Они-то давным-давно перекрыли — и притом многократно — все то позитивное, что ставится в заслугу древнерусским монастырям.

Именно поэтому русская православная церковь в союзе с российским самодержавием сделала монастыри оплотом царизма в его борьбе с противниками самодержавно-крепостнического, буржуазно-помещичьего строя,

203


в том числе и с революционным пролетариатом. Из монастырей раздавались самые громкие и настойчивые призывы к царю о необходимости подавлять рабочее движение силой оружия. Оттуда исходила инициатива создания черносотенных монархических организаций «Союза русского народа» и «Союза Михаила Архангела», во главе которых стояли монахи-архиереи.

Миллионными тиражами издавались в монастырях русской православной церкви брошюры, листовки, прокламации, в которых пропагандировалась идея монархизма, защищался эксплуататорский строй, дискредитировалась революция и всячески искажались социалистические общественные идеалы. Типичным образцом такой погромной литературы были «Троицкие листки», выпуском которых Троице-Сергиева лавра снискала себе позорную славу очага контрреволюции и оплота политического мракобесия.

Монастыри активно помогали царизму в ведении империалистических войн: активизировали милитаристскую пропаганду, оказывали финансовую поддержку. Обращаясь к царю в связи с началом русско-японской войны, митрополит Антоний (Вадковский) заявил от имени духовенства и монашества: «Располагай нами и имуществом нашим» (Церковный вестник, 1905, № 1, с. 4). Монастыри пожертвовали царизму на ведение этой войны 2,5 миллиона рублей.

Так же верноподданнически повело себя монашество и во время первой мировой войны. «Смеем заявить, — звучало со страниц церковных изданий, — что если власть государственная и церковная пригласит, разрешит, повелит, то церкви и обители без промедления и без сожаления отдадут и медь колоколов, и золото и серебро утвари, и драгоценности икон, и украшения крестов и облачений, лишь бы только это не соблазнило верующего чувства, лишь бы это заставило и других, кто в силах, отдать серебро и злато на нужды войны» (Церковность, 1917, № 377, с. 7).

Чтобы спасти самодержавие от военного поражения и предотвратить возможность его падения, монастыри своей казны не жалели и были готовы на материальные жертвы. А когда их средства понадобились народу — для спасения голодающего населения Поволжья и других районов страны, пострадавших в 20-е годы текущего столетия от страшной засухи, — иноки повели себя иначе. Они наотрез отказались выделить на эту гуманнейшую цель хотя бы малую толику своих бо-

204


гатств. Монарх-патриарх Тихон (Белавин) заявил, что церковные каноны запрещают использовать культовое имущество на небогослужебные цели, и на этом основании отказал в церковной помощи голодающим, среди которых, кстати сказать, преобладали приверженцы русского православия.

В годы Великой Октябрьской социалистической революции и гражданской войны монастыри русской православной церкви служили опорной базой сил контрреволюции, активно сотрудничали с интервентами, что было логическим завершением их многовековой антинародной деятельности. Все это настолько скомпрометировало монашество в глазах верующих трудящихся, что радикально настроенное духовенство, предлагавшее модернизировать русское православие применительно к послеоктябрьским условиям существования церкви (так называемые «обновленцы»), поставило вопрос о закрытии всех городских и большей части сельских монастырей. Монашество, говорилось в одном из проектов церковных реформ, разрабатывавшихся обновленческими группами в начале 20-х годов, «должно быть достоянием отдельных лиц, действительно к нему расположенных. Следовательно, все монастыри должны быть или закрыты или преобразованы в христианские коммуны» (Церковь и жизнь, 1923, № 1, с. 28).

Такова дореволюционная история русского православного монашества, вызванного к жизни «крещением Руси». Она не дает никаких оснований для апологии этого церковного института и безудержного восхваления прошлой деятельности монастырей как якобы прогрессивной в социальном и культурном отношении — восхвалений, которые дезориентируют не только верующих советских людей, но и некоторую часть неверующих.

* * *

Оценивать последствия «крещения Руси», как и любого исторического явления, следует не по отдельным, нередко второстепенным или побочным, к тому же произвольно отобранным результатам, а по основным, определяющим, органически вытекающим из всего процесса христианизации древнерусского общества и этим процессом детерминированным.

При таком подходе, являющемся подлинно научным и потому ведущим к истине прямым путем, становится очевидным, что важнейшие итоги христианизации Древ-

205


ней Руси — освящение феодальных отношений, создание русской православной церкви и образование монастырей. Они имели классово ограниченный, исторически преходящий характер и были прогрессивны в той мере и до тех пор, насколько и пока был прогрессивен феодальный строй.

Когда феодализм исторически изжил себя и стал тормозом общественного развития, превратились в анахронизм и феодальные институты — в том числе и возникшая в результате «крещения Руси» русская православная церковь со всеми ее учреждениями, среди которых монастыри занимали центральное место.

Выхватывание отдельных прогрессивных в прошлом аспектов деятельности церкви и ее подразделений и преподнесение их советским людям в качестве доказательства абсолютной прогрессивности всего процесса христианизации Древней Руси — грубейшее искажение истины. И опровергать его, опираясь на марксистско-ленинский анализ исторического процесса, надо со всей решительностью, независимо от того, имеем ли мы дело с добросовестным заблуждением или сознательной фальсификацией. Разница лишь в том, что в первом случае достаточно ограничиться спокойными и корректными разъяснениями, а во втором — необходимо решительное разоблачение.

Предыдущая страница <<< Обновить страницу ( 5 296 ) ::: Оглавление >>> Следующая страница

     Все страницы на одном файле (откроется в новом окне)     

Дополнительные материалы к главе 17:

Аудиозапись главы

   Слов: 5 296



www.leotaxil.ru- Интернет библиотека во славу святого Таксиля - величайшего писателя всех времен и народов. Действительно образец литературы достойной подражания который вправе называться классикой! Не то что унылое г***о которое обычно называют классикой сейчас. А на самом деле просто попса своего времени и евангелие для атеистов.