Интернет библиотека во славу святого Таксиля (leotaxil.ru)
| Нашли что - то интересное? Сделайте отметку об этом с ссылкой на эту страницу в пару кликов, чтобы не забыть что и где: Можно не бояться захломить многочисленными постами из книги свою стену в соц. сетях. Ведь потом из всех этих сообщений можно сделать один пост или статью, а все лишние сообщения удалить! |
Если бы у людей хватило мужества обратиться к источнику взглядов, глубочайшим образом запечатленных в их мозгу; если бы они отдали себе точный отчет в причинах, заставляющих их относиться к этим взглядам с уважением как к чему-то священному; если бы они решились хладнокровно проанализировать мотивы своих надежд и опасений, то они нашли бы, что предметы или идеи, способные сильнейшим образом влиять на них, часто не обладают никакой реальностью, представляя собой просто лишенные смысла слова, призраки, созданные невежеством и видоизмененные больным воображением. Их мысль работает наспех, без всякой последовательности; их нормальная умственная деятельность нарушается страстями, которые мешают им правильно рассуждать или руководствоваться опытом в своих суждениях. Поместите человека в среду, все части которой находятся в движении, и он станет испытывать различные ощущения в соответствии с приятными или неприятными воздействиями, которым он подвергнется; благодаря этому он окажется счастливым или несчастным и в зависимости от свойств ощущений, которые у него возникнут, станет испытывать любовь или страх, будет искать или избегать реальных или мнимых причин происходящих в его организме действий. Но если этот человек невежествен или лишен опыта, то он будет заблуждаться насчет этих причин; он не сумеет их доискаться; он не будет знать ни их энергии, ни их способа действия; он будет находиться в неуверенности до-тех пор, пока повторные опыты не дадут ему возможности составить себе определенное представление об этих причинах.
Человек от рождения наделен лишь способностью испытывать более или менее сильные ощущения в соответствии со своей индивидуальной организацией; он не знает ни одной из действующих на него сил; руководствуясь ощущениями, он мало-помалу открывает их различные качества, обучается судить о них, привыкает к ним и в соответствии с их воздействием на него связывает с ними различные идеи; последние оказываются истинными или ложными в зависимости оттого, хорошо или плохо устроены его органы и способны ли они производить надежные повторные опыты.
Первые мгновения жизни человека отмечены рядом потребностей; это значит, что человеку в целях самосохранения необходимо содействие ряда соответствующих факторов; потребности обнаруживаются в человеке в виде какого-то расстройства, какой-то апатии и вялости его организма, вызывающих в нем тягостное ощущение; это расстройство остается и усиливается до тех пор, пока соответствующая причина не восстановит порядка, присущего человеческому организму. Потребность — это первое из испытываемых человеком зол; однако это зло необходимо для самосохранения человека, о котором он бы совершенно не задумывался, если бы происходящее в его теле расстройство не заставляло его обратить на это внимание. Без потребностей мы были бы лишь бесчувственными машинами подобно растениям, неспособными сохранить себя или принять меры для поддержания своего существования. В наших потребностях — источник наших страстей, желаний, телесных и умственных способностей; наши потребности заставляют нас думать, желать, действовать; чтобы удовлетворить их или положить конец вызываемым ими в нас тягостным ощущениям, мы в зависимости от нашей естественной чувствительности и свойственной нам энергии приводим в действие силы своего тела или духа. Так как наши потребности постоянны, мы вынуждены работать без передышки, чтобы добывать себе предметы, способные удовлетворить их. Одним словом, разнообразные потребности человека являются причиной того, что он находится в постоянном действии; если у человека больше нет потребностей, он впадает в бездействие, апатию, скуку и томление, беспокоящее его и вредное для его существования; это состояние длится до тех пор, пока новые потребности не оживят его и не пробудят от этой летаргии.
Отсюда ясно, что зло необходимо для человека; без него он не мог бы ни познавать того, что ему вредно, ни избегать этого, ни заботиться о своем счастье; человек совершенно не отличался бы от бесчувственных, неорганизованных существ, если бы временное зло, называемое нами потребностью, не заставляло его пускать в ход свои способности, производить опыты, сравнивать и отличать вредные для него вещи от полезных. Наконец, без зла человек не знал бы добра; он постоянно подвергался бы риску погибнуть; подобно ребенку, лишенному опыта, он постоянно шел бы навстречу своей гибели; он был бы не способен составить суждение о чем-либо, он не имел бы воли, страстей, желаний, не возмущался бы существованием неприятных предметов и не мог бы отстранить их; ничто не побуждало бы его любить что-нибудь или бояться чего-нибудь; он был бы бесчувственным автоматом, а не человеком.
Если бы в этом мире не было зла, человек никогда не помышлял бы о божестве. Если бы природа дала ему возможность легко удовлетворять свои неизменно возобновляющиеся потребности или испытывать лишь приятные ощущения, то его дни протекали бы в постоянном однообразии и у него не было бы поводов исследовать неизвестные причины вещей. Размышлять — дело нелегкое: постоянно довольный своей участью, человек думал бы лишь о том, чтобы удовлетворять свои потребности, наслаждаться настоящим и иметь дело с предметами, которые всегда приятным образом напоминали бы ему о его существовании. Ничто не тревожило бы его сердца, все было бы сообразно с его существом; он не испытывал бы ни страха, ни недоверия, ни беспокойства за будущее. Такие переживания могут быть лишь следствиями какого-нибудь неприятного ощущения в прошлом, которое, нарушив гармонию человеческого организма, прервало течение его счастливой жизни.
Всякий человек независимо от своих постоянно возобновляющихся потребностей, которых он часто не в состоянии удовлетворить, должен был испытать в своей жизни массу бедствий; ему пришлось страдать от непогоды, неурожая, эпидемий, несчастных случаев, болезней и так далее. Вот почему всякий человек боязлив и недоверчив. Опыт пережитого страдания вызывает в нас тревогу при встрече со всяким неизвестным явлением, то есть таким явлением, воздействия которого мы еще не испытали; благодаря этому опыту мы внезапно или, если угодно, инстинктивно настораживаемся при встрече с предметами, воздействия которых на нас нам еще не известны. Наши тревоги и страхи возрастают пропорционально размерам расстройства, вызываемого в нас этими предметами, их редкости, то есть нашей неопытности относительно них, нашей естественной чувствительности и пылу нашего воображения. Чем более невежествен или лишен опыта человек, тем более он подвержен страху: уединение, лесная тень, мрак и безмолвие ночи, свист ветра, внезапный и неясный шум пугают каждого, кто не привык к этим вещам; невежда подобен ребенку, который из-за всего дрожит и всего пугается. Его страхи исчезают или слабеют по мере того, как опыт приучает его к явлениям природы; он успокаивается, как только узнает или воображает, что узнает, причины наблюдаемых им явлений и знакомится со средствами избежать их действия. Но если такой человек не может отыскать причины тревожащих его или заставляющих его страдать явлений, то он не знает, как ему поступать: его тревоги растут, его воображение устремляется бог знает куда; оно преувеличивает неизвестный предмет его страхов или создает его искаженное изображение; оно делает этот предмет сходным с некоторыми из известных ему существ; оно подсказывает ему средства, подобные тем, которые он обыкновенно употребляет, чтобы предотвратить таким образом действия и ослабить силу скрытой причины, породившей его тревоги и страхи. Так невежество и слабость человека делают его суеверным.
Даже в наше время мало людей с достаточным вниманием изучает природу или знакомится с физическими причинами и вызываемыми ими следствиями. Это невежество было, несомненно, еще значительнее в отдаленные времена, когда по-детски незрелая человеческая мысль не достигла благодаря опыту того прогресса, который мы наблюдаем в ней теперь. Разрозненно жившие дикари вовсе не знали законов природы или знали их крайне несовершенным образом; только общественная жизнь дает возможность развиваться человеческому знанию; чтобы разгадать природу, необходимы разнообразные и взаимодополняющие друг друга усилия. Если иметь это в виду, станет ясно, почему для наших диких предков все явления были чем-то таинственным, а вся природа — загадкой; все явления должны были казаться чудесными и грозными лишенным опыта существам; все, что они видели, должно было представляться им необычным, страшным, противоречащим порядку вещей.
Не будем поэтому поражаться тому, что люди еще и теперь трепещут при виде предметов, заставлявших трепетать их отцов. Затмения, кометы, метеоры некогда вызывали тревогу у всех народов на земле; эти явления, столь естественные с точки зрения здравой философии, мало-помалу раскрывшей их истинные причины, еще и теперь в состоянии тревожить наиболее многочисленную, но наименее просвещенную часть современных народов. Простой народ, как и его невежественные предки, считает чудесными и сверхъестественными все предметы, к которым он не привык, равно как и все неизвестные явления, действующие с такой силой, на какую, по его мнению, не способны известные ему агенты. Толпа видит чудеса и знамения во всех поражающих ее явлениях, понять которые она не может, и называет сверхъестественными производящие их причины: это означает попросту, что она не привыкла к ним, не знает их или не видела в природе агентов, способных производить те редкие явления, которые поражают воображение неосведомленного человека.
Кроме естественных и обыденных явлений, среди которых, не постигая их причин, жили народы, последние с древнейших времен испытывали всякого рода бедствия общего и частного характера, которые должны были повергать их в величайший ужас и смятение. Летописи и предания всех народов еще и ныне рассказывают о грозных физических явлениях, бедствиях и катастрофах, которые должны были переполнить страхом души их предков. Но если бы история и не сообщила нам ничего об этих грандиозных переворотах, то разве мы лично не могли бы убедиться в том, что все части земного шара испытали и сообразно ходу вещей должны были испытать и еще будут испытывать в различные времена всякие потрясения, изменения, наводнения, пожары? Обширные материки были поглощены волнами; вышедшие из своих берегов моря захватили часть суши; отступив затем назад, воды оставили нам разительные доказательства своего пребывания на захваченной ими суше в виде раковин, остатков рыб и разных морских организмов, которые внимательный наблюдатель встречает теперь во всех заселенных людьми плодородных местностях. Подземные огни в разных местах отверзли гибельные для человечества отдушины. Одним словом, разъяренные стихии не раз боролись между собой за владычество над земным шаром, который повсюду покрыт необозримыми грудами развалин. Как должен был трепетать человек, видя, что на него обрушивается вся природа, грозя уничтожить его жилище! Какой испуг должны были испытать застигнутые врасплох люди, видя перед собой столь потрясенную природу, словно готовый рухнуть мир, разверзшуюся землю, ставшую могилой городов, провинций, целых народов! Какое представление должны были составить себе о неотвратимой причине, производящей такие колоссальные действия, подавленные страхом смертные! Конечно, они не могли признать причиной таких действий природу; они не могли допустить, чтобы она была виновницей или соучастницей катастрофы, которую испытывала сама; они не понимали, что эти перевороты и беспорядки являются неизбежным результатом неизменных законов природы и содействуют поддерживающему ее порядку.
При этих роковых обстоятельствах народы, не видя на земле сил, способных производить столь могущественные действия, направляли свои тревожные взоры и поднимали свои орошенные слезами глаза к небу, где, по их мнению, должны были находиться неизвестные и враждебные силы, губящие здесь, на земле, их счастье.
Невежество, тревоги, бедствия всегда были источником первых представлений людей о божестве. Отсюда ясно, что представления эти должны были быть ненадежными или ложными и во всяком случае горестными. Действительно, куда бы мы ни устремили свой взор: на скованный холодом север, знойные области юга или более умеренные пояса,— мы повсюду увидим трепещущие народы, которые под влиянием своих страхов и несчастий создали себе национальных богов или стали почитать чужих, заимствованных из других мест. Представление об этих могущественных силах всегда соединялось с представлением о страхе; их имя всегда напоминало человеку его собственные бедствия или бедствия его предков: мы трепещем теперь потому, что наши предки трепетали тысячи лет тому назад. Представление о божестве всегда вызывает в нас горестные мысли:
если мы станем доискиваться источника наших теперешних страхов и мрачных мыслей, возникающих в нашем уме всякий раз, когда при нас произносят имя бога, то найдем, что причиной этого являются потопы, всякого рода перевороты и катастрофы, которые уничтожили часть человечества и повергли в ужас несчастных, уцелевших от всеобщего разрушения; эти последние передали нам свои страхи и составленные ими мрачные представления о причинах их тревог, или богах. Один английский автор1 правильно заметил, что всемирный потоп внес, быть может, такой же хаос в духовный мир, как и в мир физический, и что человеческий мозг сохраняет еще и поныне следы испытанных тогда потрясений (Philemon et Hydaspe, р. 355).
Маловероятно, чтобы потоп, о котором говорят священные книги евреев и христиан, был всемирным; но можно думать, что все части земного шара испытали в различные времена потопы:
доказательством этого является столь единообразное у всех народов предание о потопе, а еще более — следы морских организмов, повсеместно находимые на большей или меньшей глубине в земной толще; возможно, однако, что столкновение с какой-нибудь кометой повлекло за собой затопление всех материков сразу, и в этом, конечно, не было ничего чудесного.
Если боги народов были порождены посреди тревог, то точно так же посреди страданий каждый отдельный человек сотворил для самого себя некую неведомую силу. Человек, испытывающий какое-нибудь несчастье или неприятное ощущение, не умеет объяснить их из-за незнания естественных причин и способа их действия. Возникающие внутри него и вопреки ему движения: болезни, страдания, страсти, тревоги, болезненные изменения, испытываемые его организмом, причины которых он не знает, наконец, смерть, вид которой так страшен для привязанного к жизни существа, — все эти явления представляются ему сверхъестественными, так как противоречат его природе; поэтому он приписывает их какой-то могущественной причине, которая, несмотря на все его усилия, располагает им по своему произволу. Его воображение в отчаянии от кажущихся неизбежными бедствий немедленно создает ему какой-нибудь призрак, перед которым он не перестает трепетать в сознании своей собственной слабости. Тогда, скованный страхом, он начинает печально размышлять о своих страданиях и в трепете изыскивает средства устранить их, обезоружить гнев преследующего его призрака. Так в мастерской печали несчастный человек создает призрак, из которого он делает себе бога.
О неизвестных нам предметах мы всегда умозаключаем по тем вещам, которые в состоянии познать. Человек по аналогии с самим собой приписывает всякой воздействующей на него неизвестной причине волю, ум, намерения, планы, страсти — одним словом, качества, подобные его собственным. Если какая-нибудь реальная или воображаемая причина действует на него приятным образом, то он считает ее доброй и благосклонной к нему; наоборот, он думает, что всякая причина, заставляющая его испытывать неприятные и вредные ощущения, дурна по своей природе и намеренно вредит ему. Он приписывает планы, намерения, систему поведения всему, что, как ему кажется, само по себе производит связанные между собой действия, действует с известным порядком и последовательностью и постоянно вызывает в нем одни и те же ощущения. Сообразно с этими представлениями, всегда заимствуемыми человеком у самого себя, из своего собственного способа действовать, он любит воздействующие на него предметы или боится их, приближается к ним доверчиво или с опаской, стремится к ним или избегает их, если думает, что может избежать их влияния. Вскоре он начинает говорить с ними, призывать их, умолять их оказать ему свое содействие или перестать причинять страдания; он пытается снискать их благоволение покорностью, низкопоклонством, подарками» к которым сам так чувствителен; наконец, он оказывает им гостеприимство, представляет убежище, строит жилища и доставляет вещи, которые, по его мнению, должны им особенно нравиться, так как он сам их очень ценит. Все это дает нам возможность объяснить образование тех богов-хранителей, которые имеются у каждого человека среди грубых и диких народов. Мы видим, что невежественные люди считают господами своей судьбы животных, камни, бесформенные и неодушевленные существа — фетиши, которые они превращают в божества, приписывая им разум, желания и волю.
Есть еще одно обстоятельство, которое вводит в обман дикаря и всегда будет обманывать всех тех, кого разум не научил не доверять видимости; это — случайное совпадение некоторых явлений с причинами, которые их не произвели, или же сосуществование этих явлений с причинами, не имеющими с ними никакой реальной связи. Так, дикарь станет приписывать доброту или желание сделать ему добро любому неодушевленному или одушевленному предмету, например камню какой-нибудь определенной формы, скале, горе, дереву, змее, животному и так далее, если обстоятельства складывались так, что при всякой встрече с этими предметами он пользовался удачей на охоте, в рыбной ловле, на войне или в каком-либо другом начинании. Тот же дикарь — и столь же неосновательно — будет приписывать коварный или злой умысел любому предмету, который встретится ему в тот день, когда он испытает какую-нибудь неудачу; не умея рассуждать, он не замечает, что явления зависят от естественных причин и необходимых обстоятельств; ему легче приписать их происхождение мнимым причинам, в действительности неспособным влиять на него или желать ему добра и зла; под влиянием своего невежества и лености ума он обожествляет их, то есть приписывает им разум, страсти, намерения, наделяя их сверхъестественным могуществом. Дикарь всегда ребенок: последний бьет неугодную ему вещь, подобно тому как собака кусает ударяющий ее камень, вовсе не думая о руке, которая бросила этот камень.
Таковы основы веры в счастливые или несчастливые предзнаменования у человека, лишенного опыта; такой человек считает их предупреждениями, исходящими от смехотворных богов, которым он приписывает проницательность и предвидение — эти недостающие ему самому качества. Под влиянием невежества и страха человек начинает думать, будто какой-нибудь камень, пресмыкающееся, птица знают гораздо больше, чем он сам. Те немногие наблюдения, которые оказались доступными невежественному человеку, сделали его только более суеверным: он заметил, что некоторые птицы своим полетом или криком возвещают перемены в погоде — холод, тепло, бури, ясную погоду; он заметил, что в известное время из глубины некоторых пещер поднимаются пары; этого было достаточно, чтобы заставить его думать, будто это существа, которые знают будущее и обладают даром порицания.
Если с течением времени опыт и размышление показывают человеку, что он напрасно приписывает могущество, разум и добродетели бесчувственным предметам, то он все же предполагает, что эти предметы приводятся в действие какой-то тайной причиной, каким-то невидимым деятелем, орудиями которого они являются. Он начинает тогда обращаться к этому скрытому деятелю; он взывает к нему, старается добиться его благосклонности, умоляет его о помощи, пытается смягчить его гнев, прибегая для этого к тем средствам, которыми пользуется в аналогичных целях по отношению к людям.
В начале своей общественной жизни люди, часто претерпевая бедствия по вине природы, приписали стихиям или управляющим ими скрытым силам волю, намерения, потребности, желания, подобные тем, которые имеются у человека. В этом — источник жертвоприношений, придуманных, чтобы кормить эти неизвестные существа; возлияний, предназначенных утолять их жажду; фимиама и ладана, которые должны доставлять удовлетворение их обонянию. Полагали, что раздраженные стихии или повелевающие ими силы можно умиротворять, как раздраженного человека, мольбами, низкопоклонством, подарками. Воображение без устали работало над тем, чтобы угадать, какие подарки и приношения приятнее всего этим немым существам, не обнаруживающим своих наклонностей. Вначале им давали земные плоды, снопы; затем им стали приносить мясо ягнят, телят, быков. Так как они почти всегда казались раздраженными против человека, то им мало-помалу стали приносить в жертву детей, людей. Наконец, под влиянием исступленного воображения стали думать, что верховное существо, управляющее природой, пренебрегает земными приношениями и может быть умиротворено лишь принесением в жертву бога; предположили, что бесконечное существо может быть примирено с человеческим родом только бесконечной жертвой.
Так как старики обладали большим опытом, то на них обыкновенно возлагалась миссия примирения люден с раздраженным божеством. Греческое словооioйapus, от которого происходит французское слово prкtre (жрец, священнослужитель), означает старик. Люди всегда окружали уважением все, что носит черты древности; они всегда связывали с древностью представление об особой мудрости и опытности. Вероятно, под влиянием этого предрассудка люди обыкновенно предпочитают в затруднительных случаях авторитет древности и решения предков указаниям здравого смысла и разума. Это особенно относится к религиозным вопросам: воображают, будто в древности люди получили религию из первых рук и будто религию во всей ее мудрости и чистоте можно застать в период ее детства, в колыбели. Предоставляю читателю решить, насколько обосновано такое рассуждение! Эти старики окружили обряд примирения с богом всякого рода церемониями, предосторожностями и формулами: они записали для своих сограждан полученные ими от предков сведения, сделанные ими наблюдения, выдуманные ими сказания. Так возникло жречество; так сложился культ; так мало-помалу образовалась религиозная доктрина, передававшаяся в каждом обществе от поколения к поколению. Одним словом, таковы бесформенные и случайные элементы, из которых повсюду возникла религия; религия всегда была системой поведения, созданной невежественным воображением, чтобы снискать благоволение неизвестных сил, которым, как полагали, подчинена природа; в основе религии всегда имеется какое-нибудь гневное и неумолимое божество. На этом детском, нелепом понятии жреческое сословие основало свои права, свои храмы, алтари, богатства, свой авторитет, свои догматы — одним словом, на этих грубых основах держатся все религии мира; выдуманные некогда дикарями, они и в настоящее время руководят судьбой самых цивилизованных народов. Эти столь пагубные по своим принципам системы в дальнейшем были по-разному видоизменены человеческой мыслью с ее природным влечением к неизвестному:
люди вначале всегда приписывают неизвестному огромное значение, а впоследствии никогда не осмеливаются хладнокровно его анализировать.
Так изменились воображаемые представления о божестве, выдуманные теми или иными людьми или полученные ими со стороны. Первая богословская система вначале заставила человека бояться и почитать стихии, материальные и грубые предметы; затем он стал поклоняться существам, управляющим стихиями, — могущественным гениям, гениям низшего порядка, героям или людям, одаренным великими доблестями. В ходе дальнейших размышлений он решил упростить эту систему, подчинив всю природу одному-единственному агенту — верховному разуму, духу, мировой душе, приводящей в движение эту природу и ее части2. Восходя от одной причины к другой, люди в конце концов перестали различать что бы то ни было, и в этом-то мраке они поместили своего бога; в этих темных безднах их встревоженное воображение продолжает фабриковать химеры, которые будут страшить людей до тех пор, пока познание природы не освободит их от веры в эти призраки — предметы их постоянного и бессмысленного поклонения.
Если мы захотим понять сущность наших представлений о божестве, то должны будем признать, что словом бог люди всегда обозначают наиболее скрытую, далекую и неизвестную причину наблюдаемых ими явлений; они употребляют это слово лишь в тех случаях, когда перестают разбираться в механизме естественных и известных им причин; утратив из виду последовательность и связь этих причин, они прекращают свои поиски; чтобы покончить с затруднениями, называют богом последнюю причину, то есть ту, которая находится за гранью всех известных им причин; таким образом, они дают лишь туманное название некоторой неизвестной причине, перед которой останавливаются под влиянием лености мысли или ограниченности своих познаний. Во всех тех случаях, когда говорят, что бог есть виновник какого-нибудь явления, это означает просто, что не знают, как могло произойти подобное явление при помощи известных нам в природе сил или причин. Так, невежественное большинство приписывает божеству не только поразительные и необычные явления, но и самые простые события, причины которых совсем нетрудно узнать всякому, кто поразмыслит над ними. По-видимому благодаря незнанию истинных причин страстей, талантов, поэтического дарования, опьянения и так далее, эти явления были обожествлены под именами Купидона, Аполлона, Эскулапа, фурий. У страха и лихорадки тоже были свои алтари. Одним словом, человек охотно приписывал какому-нибудь божеству все те явления, которых он не мог понять. Вот, без сомнения, почему считали божественными явлениями сновидения, истерические припадки, галлюцинации. Магометане еще и поныне почитают сумасшедших. Христиане считают экстаз небесной милостью. Они называют видениями то, что другие назвали бы безумием, галлюцинацией, мозговым расстройством: страдающие истерическими припадками женщины особенно подвержены видениям и экстазам; умерщвляющие свою плоть, предающиеся посту монахи находятся в особенно благоприятных условиях, чтобы получать милость всевышнего, то есть предаваться бредням. Германцы, согласно Тациту, думали, что женщины обладают чем-то божественным. Женщины возбуждали воинский дух дикарей, побуждая их к сражениям. У греков были свои пифии, сивиллы, пророчицы. Одним словом, человек всегда окружал почтением неизвестные причины поражавших его явлений, понять которые ему мешало его невежество.
Остается вопрос, можем ли мы надеяться на то, чтобы в совершенстве познать силы природы, свойства заключающихся в ней вещей и вытекающие из их сочетаний действия? Знаем ли мы, почему магнит притягивает железо? В состоянии ли мы объяснить явления света, электричества, упругости? Знаем ли мы тот механизм, благодаря которому известное видоизменение мозга, называемое нами волей, приводит в движение наши руки? Можем ли мы объяснить себе, как наш глаз видит, наше ухо слышит, наш ум понимает? Если мы не в состоянии понять повседневнейших явлений природы, то на каком основании отказываем мы ей в способности производить без содействия постороннего, менее известного, чем она сама, активного начала другие, непонятные для нас явления? Становимся ли мы умнее от того, что по поводу явлений, истинных причин которых не можем найти, нам всякий раз говорят, будто эти явления произведены могуществом или волей божества, то есть вызваны каким-то совершенно неизвестным нам активным началом, которое мы представляем себе еще хуже, чем любую естественную причину? Неужели достаточно простого звука, с которым мы не можем связать никакого определенного содержания, чтобы дать объяснение возникающим у нас вопросам? Что означает слово бог, как не недоступную нам причину явлений, которые поражают нас и которых мы не можем объяснить? Если мы будем честны с самими собой, то должны будем согласиться, что лишь незнание естественных причин и сил природы породило богов; лишь невозможность покончить с этим незнанием, составить себе ясные представления о происхождении вещей и открыть истинный источник вызывающих удивление или страх явлений заставляет большинство людей думать, будто идея о боге необходима, чтобы понять те явления, до истинной причины которых они не могут добраться. Вот почему считают безумцами всех тех, кто не видит нужды допускать существование какого-то неизвестного активного начала, какой-то скрытой энергии, которую люди благодаря своему незнанию природы помещают где-то вне ee.
Все явления природы неизбежно порождают в людях различные чувства. Одни полезны им, другие вредны; одни вызывают их любовь, восхищение, признательность, другие — беспокойство, отвращение, отчаяние. Люди сообразно различным испытываемым ими чувствам любят явления, вызывающие в них различные страсти, или боятся их; они соразмеряют эти чувства с испытываемыми ими воздействиями; их восхищение, их страх растут тем больше, чем обширнее, могучее, непонятнее, непривычнее, интереснее для них поражающие их явления. Человек неизбежно считает себя центром всей природы: действительно, он может судить о вещах лишь в зависимости от того, как они воздействуют на него; он может любить лишь то, что считает благоприятным для себя; он неизбежно ненавидит и боится всего того, что заставляет его страдать; наконец, как мы видели, он называет беспорядком все то, что нарушает деятельность его организма, и полагает, что все в порядке, не испытывая чего-либо не соответствующего его способу существования. Под влиянием всех этих идей человек уверил себя, будто природа создана для него одного, будто в своих творениях она имеет в виду лишь его и могущественнейшие причины, которым она подчинена, производят все изменения во вселенной только ради его блага.
Если бы на земле были другие мыслящие существа помимо человека, то они, по всей вероятности, стали бы жертвой того же самообмана, что и он: этот самообман основывается на том исключительном, привилегированном положении, которое необходимым образом приписывает себе каждый индивид и в которое он верит до тех пор, пока опыт и размышление не внесут соответствующих поправок.
Таким образом, если человек доволен своей участью, если все его дела в порядке, то он восхищается той причиной, в которой видит основу своего благополучия, или любит ее; если же человек недоволен своим существованием, то он ненавидит причину, по его мнению порождающую это неприятное состояние, и боится ее. Но благополучие сливается для нас с нашим существованием; когда оно привычно и длится непрерывно, мы перестаем его чувствовать, считаем его присущим нашей природе, заключаем, что созданы для вечного счастья, находим естественным, что все содействует нашему самосохранению. Совсем иначе мы относимся к тем явлениям, которые не нравятся нам: страдающий человек поражается происходящему в нем изменению; он считает это изменение противоестественным, так как оно противоречит его собственной природе; он думает, что причиняющие ему боль явления противны порядку вещей; он считает, что в природе произошло какое-то расстройство, если она не доставляет ему подходящих ощущений; он заключает на основании этого, что эта природа или приводящее ее в движение активное начало раздражены против него.
Мы видим, таким образом, что почти нечувствительный к добру человек очень живо воспринимает зло; считая добро естественным, он находит зло противоестественным. Он не знает или забывает, что составляет часть некоего целого, образованного совокупностью веществ, из которых одни находятся в соответствии друг с другом, а другие противоположны друг другу; что существа со сложной природой одарены различными свойствами, в силу которых они по-разному действуют на доступные их воздействию тела; что эти существа, лишенные доброты или злобы, поступают в соответствии со своей природой и свойствами и не могут действовать иначе, чем они это делают. Только благодаря незнанию этих вещей человек считает творца природы причиной испытываемых им бедствий и признает его злым, то есть раздраженным против него.
Одним словом, человек считает свое благополучие как бы долгом природы по отношению к нему, а своп бедствия — как бы несправедливостью с ее стороны. Будучи убежден, что эта природа создана только для него, он не может допустить, чтобы она заставляла его страдать, если ее не побуждает к этому враждебная ему сила, имеющая свои основания наказывать его. Мы видим, таким образом, что скорее зло, чем добро, было побудительной причиной человеческих размышлении о божестве, источником представлений людей о нем и их поведения по отношению к нему. Если бы человечество испытывало только восхищение перед творениями природы и благодарность к ней за ее благодеяния, то оно никогда не стало бы мучительно размышлять над вопросом об источнике этих вещей; быстро свыкаясь с благоприятными нам явлениями, мы не так трудимся над изысканием причин их, как над исследованием причин тех явлений, которые тревожат нас и доставляют нам неприятные ощущения. Таким образом, человек, размышляя о божестве, всегда задумывался над причиной своих бедствий; эти размышления всегда были напрасны, так как его бедствия, как и его благополучие, являются одинаково необходимым результатом естественных причин, и его мысль, собственно, должна была бы заниматься этими последними, вместо того чтобы придумывать фиктивные причины, о которых он мог составить себе только ложное представление, всегда заимствуя их из наблюдений над собой и из собственных переживаний. Упорно усматривая во всем только себя самого, человек никогда не замечал всеобъемлющей природы, ничтожную часть которой он составляет.
Между тем достаточно было бы небольшого размышления, чтобы заставить его отказаться от этих взглядов. Все доказывает нам, что испытываемые нами добро и зло зависят от причин, которые действуют на нас и которых не может не испытывать существо, одаренное способностью ощущать. Естественно, что в природе, состоящей из бесконечно разнообразных вещей, столкновение противоположных веществ нарушает порядок и способ существования не соответствующих им существ: природа во всем действует согласно определенным законам; испытываемые нами добро и зло являются необходимыми следствиями свойств, присущих существам, в сфере действия которых мы находимся. Наше рождение, которое мы считаем благом, такой же необходимый факт, как и наша смерть, в которой мы видим несправедливость судьбы. Всем сходным вещам свойственно соединяться, чтобы образовать некое целое; всем сложным вещам свойственно гибнуть или распадаться — одним раньше, другим позже; всякое существо, разлагаясь, дает начало новым существам; эти последние гибнут в свою очередь, вечно выполняя неизменные законы природы, существующей лишь в силу постоянных изменений всех своих частей. Эту природу нельзя считать ни доброй, ни злой; все происходящее в ней необходимо. То самое огненное вещество, которое является в нас принципом жизни, часто становится виновником нашей гибели, причиной пожара какого-нибудь города, взрыва какого-нибудь вулкана. Та самая вода, которая, циркулируя в нашем организме, так необходима для нашего существования, оказавшись в избыточном состоянии, влечет за собой смерть от удушья, становится причиной наводнений, часто поглощающих сушу вместе с ее обитателями. Тот самый воздух, без которого мы не можем дышать,— причина бурь и ураганов, сметающих с лица земли все плоды труда смертных. Стихии, сочетаясь между собой определенным образом, не могут не обращаться против нас; необходимое следствие этого — всякого рода болезни, эпидемии, голод, опустошения, о предотвращении которых мы с воплями умоляем глухие к нам силы; но они удовлетворяют наши мольбы лишь тогда, когда причинившая нам столько бедствий необходимость приводит вещи в соответствующий нашей природе относительный порядок, который всегда был и будет мерой наших суждений.
Люди не сумели сделать этих простых умозаключений; они не заметили, что в природе все действует по неизменным законам; испытываемое ими добро они сочли милостью, а испытываемое ими зло — признаком гнева природы, которую они наделили собственными страстями шли сочли по крайней мере управляемой какой-то тайной силой, заставляющей ее исполнять свои полезные или вредные человечеству желания. К этой гипотетической силе люди стали обращаться с мольбами; мало думая о ней в моменты благополучия, они, однако, благодарили ее за благодеяния, боясь чтобы их неблагодарность не вызвала ее ярости; но особенно жаркие молитвы они возносили к ней в моменты бедствий, болезней, грозных катастроф, умоляя ее в этих случаях изменить ради них природу и свойства вещей; каждый из них желал, чтобы для прекращения малейшего из его огорчений была нарушена и разбита вечная цепь сущего.
На таких вздорных претензиях основываются жаркие молитвы, с которыми обращаются к божеству смертные, почти всегда недовольные своей судьбой и несогласные друг с другом относительно своих желаний. Преклонив колени перед воображаемой силой, которая, по их мнению, вправе повелевать природой, они считают ее достаточно могущественной, чтобы нарушать ход событий, заставлять природу служить частным намерениям отдельных людей и удовлетворять их противоречивые желания. Агонизирующий на своем смертном одре больной просит у этой силы, чтобы накопившиеся в его теле соки немедленно потеряли свои свойства, делающие их вредными для него, и чтобы божество актом своего всемогущества обновило или воссоздало пружины уже износившегося механизма. Земледелец, обрабатывающий сырой, расположенный на равнине участок, жалуется богу на обилие дождей, затопляющих его поле, между тем как житель плоскогорья благодарит божество за его милости и просит у него продолжения того, что доводит до отчаяния его соседа. Наконец, каждый человек желает бога для себя одного и просит, чтобы ради него, ради его личных прихотей и меняющихся потребностей постоянно изменялась неизменная сущность вещей.
Мы видим, таким образом, что люди на каждом шагу требуют чудес. Не будем же поражаться их легковерию и легкомыслию, с каким они принимают рассказы о чудесах — все эти мнимые свидетельства могущества и милости божества и доказательства его власти над всей природой, которой они хотели бы повелевать сами, снискав божье благоволение. Люди заметили, что природа не внемлет им и никогда не нарушает своего хода, поэтому они подчинили ее в своих интересах некоему разумному существу, которое они по аналогии с собой предположили более склонным выслушивать их мольбы, чем бесчувственная и невнимательная природа. Следует, однако, проверить, можно ли считать интересы людей бесспорным аргументом в пользу существования некоего одаренного разумом существа и можно ли на основании того, что известная вещь необходима человеку, умозаключать, что она действительно существует. Наконец, следовало бы убедиться, удалось ли когда-нибудь человеку при содействии этого верховного существа действительно изменить ход природы. Под влиянием этих взглядов у природы совершенно отняли всякую силу; на нее стали смотреть как на пассивное, слепое орудие, действующее лишь согласно приказаниям всемогущих существ, которым она подчинена. Так, не умея рассматривать природу под правильным углом зрения, ее совершенно перестали понимать, ее стали презирать, ее сочли неспособной производить что-нибудь; все ее явления — полезные или вредные человечеству — стали приписывать воображаемым силам, которые человек всегда наделял своими собственными способностями, лишь увеличивая их мощь; одним словом, на развалинах природы люди воздвигли фантастическую, колоссальную фигуру божества.
Если незнание природы породило богов, то познание ее должно их уничтожить. С ростом знаний человека растут его силы и его орудия; науки, искусства, ремесла оказывают ему свою помощь; опыт делает его более уверенным, помогая ему оказывать сопротивление многим явлениям, перестающим пугать его, лишь только он познает их. Одним словом, людские страхи рассеиваются по мере роста просвещения. Просвещенный человек перестает быть суеверным.
