Интернет библиотека во славу святого Таксиля (leotaxil.ru)
| Нашли что - то интересное? Сделайте отметку об этом с ссылкой на эту страницу в пару кликов, чтобы не забыть что и где: Можно не бояться захломить многочисленными постами из книги свою стену в соц. сетях. Ведь потом из всех этих сообщений можно сделать один пост или статью, а все лишние сообщения удалить! |
Таким образом, мотивы, определяющие поведение людей на земле, следует искать не в каком-то идеальном, существующем лишь в воображении мире. Истинные побудительные причины, отвращающие людей от преступлений и наставляющие их на путь добродетели, мы найдем в чувственном, земном мире. В природе, опыте, истине следует искать средства против терзающих человечество бедствий и побуждения, способные внушить человеческому сердцу склонности, полезные для блага общества.
Если отнестись со вниманием к сказанному в этом сочинении, то легко убедиться, что настоящие средства для борьбы с нашими заблуждениями может дать главным образом воспитание. Именно воспитания должно посеять в наших сердцах семена добра и взрастить полученные таким образом благие зачатки, соответствующим образом использовать способности и склонности разных людей, поддержать пламя их воображения, разжигая его по отношению к одним предметам и гася по отношению к другим, и, наконец, сообщить душам привычки,
полезные для индивидов и общества. Воспитанные подобным образом, люди без всяких небесных наград будут знать цену добродетели; их не нужно будет страшить адским пламенем, чтобы внушить им отвращение к преступлению. Природа и без этих басен гораздо лучше научит их обязанностям по отношению к самим себе, а закон — их обязанностям по отношению к обществам, членами которых они являются. Так воспитание сформирует для государства граждан; представители власти станут отличать сформированных воспитанием граждан в зависимости от выгод, доставляемых ими отечеству; они будут наказывать тех, кто вреден ему; они покажут гражданам, что воспитание и нравственность не напрасно манили их обещаниями и что в благоустроенном государстве добродетель и таланты ведут к счастью, а бесполезность или преступление — к несчастью и всеобщему презрению.
Справедливое, просвещенное, добродетельное, бдительное правительство, искренне стремящееся к общественному благу, не нуждается в лживых баснях, чтобы управлять разумными подданными. Ему было бы стыдно пользоваться выдумками для обмана граждан, знающих свой долг, подчиняющихся справедливым законам в силу правильно осознанного интереса, способных понимать добро, которое им хотят сделать. Такое правительство знает, что общественное мнение оказывает на порядочных людей большее влияние, чем страх перед законом. Оно знает, что привычка может сама по себе внушить отвращение даже к скрытым преступлениям, ускользающим от взоров общества. Оно знает, что реальные наказания в этом мире действуют на грубых людей сильнее, чем кары в отдаленном и неопределенном будущем. Наконец, оно знает, что осязаемые блага, находящиеся в распоряжении верховной власти, действуют на воображение смертных сильнее, чем те туманные награды, которые им обещают в будущем.
Bo всех странах люди так дурны, развращены, неразумны лишь потому, что ими нигде не управляют сообразно их природе и их не обучают ее необходимым законам. Повсюду их питают бесполезными иллюзиями; повсюду они подчинены правителям, которые пренебрегают просвещением народов или стараются только обманывать их. Мы видим на земле лишь несправедливых, неспособных, изнеженных роскошью, испорченных лестью, развращенных распущенностью и безнаказанностью, лишенных талантов, нравственности и добродетели монархов. Равнодушно относясь к своим обязанностям, которых они часто не знают, государи мало заняты благополучием своих народов. Их внимание поглощено бесполезными войнами или желанием постоянно изыскивать средства для утоления своей ненасытной алчности. Их ум совсем не обращается к предметам,
самым важным для счастья их государств. Заинтересованные в сохранении традиционных предрассудков, они вовсе не думают о том, чтобы бороться с ними. Наконец, не понимая, что в интересах человека быть добрым, справедливым, добродетельным, они обыкновенно награждают лишь полезные им пороки и наказывают добродетель, противоречащую их неразумным страстям. Если правители таковы, то не удивительно, что их государства разорены испорченными людьми, без зазрения совести угнетающими слабых, которые хотели бы подражать сильным. Общественное состояние — это состояние войны монарха со всеми его подданными и всех членов общества друг с другом. Надо заметить, что в отличие от Гоббса я не утверждаю, будто естественное состояние — это состояние войны; я утверждаю, что люди по природе ни хороши, ни дурны; они одинаково способны стать как хорошими, так и дурными в зависимости от того, как их модифицируют, или в зависимости от того, в чем их учат видеть свой интерес. Люди так склонны вредить друг Другу, потому что все содействует разделению их интересов. Каждый живет, так сказать, изолированно в обществе, вожди которого пользуются раздорами граждан, чтобы подчинить себе одних с помощью других. Divide et impera (разделяй и властвуй)— вот правило, которому инстинктивно следуют все дурные правительства. Тираны ошиблись бы в своих расчетах, если бы в их распоряжении были только добродетельные люди. Человек дурен не потому, что рождается дурным, но потому, что его делают таким. Знатные и могущественные люди безнаказанно угнетают бедных и несчастных, последние же, рискуя своей жизнью, стараются отплатить им за все то зло, какое им приходится терпеть. Они стараются открыто или тайно вредить родине-мачехе, наделяющей некоторых из своих детей всем, а у других отнимающей все. Они мстят ей за ее пристрастие и доказывают своим поведением, что ужасы загробной жизни бессильны против страстей, пробужденных испорченным правительством, и даже страх перед земными наказаниями слабее необходимости, преступных привычек и опасного склада людей, не исправленных воспитанием.
Во всех странах нравственность народов находится в полном пренебрежении, а правительства заняты лишь заботой о том, как сделать народы робкими и несчастными. Человек почти повсюду на положении раба. Не удивительно, что он своекорыстен, лицемерен, холопски настроен, лишен чувства чести — словом, обладает пороками, характерными для его состояния. Повсюду его обманывают и удерживают в невежестве, повсюду ему мешают просветить свой ум; не удивительно, что он повсеместно обнаруживает тупость, безрассудство, злобность. Повсюду он видит преступление и порок в почете и заключает поэтому, что порок есть благо, а добродетель возможна только как самопожертвование. Повсюду он несчастен и поэтому, желая облегчить свой удел, вредит своим ближним. Напрасно, желая сдержать его, ему указывают на небо: его взоры вскоре снова обращаются к земле, на которой он во что бы то ни стало хочет быть счастливым; и законы, не позаботившиеся ни о его просвещении, ни о его нравственности, ни о его счастье, без всякой пользы угрожают ему и наказывают его за несправедливое пренебрежение законодателей. Если бы политика, став более разумной, серьезно занималась просвещением и счастьем народа, если бы законы были более справедливы, если бы каждое общество было менее пристрастным и обеспечивало всем своим членам то воспитание, ту заботу и помощь, каких они вправе от него требовать, если бы менее алчные и более заботливые правительства ставили перед собой задачу сделать своих подданных более счастливыми, то на свете не было бы такого огромного количества злодеев, воров, убийц, их не приходилось бы лишать жизни, наказывая за злодеяния, чаще всего зависящие от пороков общественных учреждений, и не нужно было бы искать в какой-то загробной жизни иллюзий, неизбежно бессильных против реальных страстей и потребностей людей. Одним словом, если бы народ был более просвещен и счастлив, политикам не нужно было бы ни обманывать его, чтобы удерживать его от волнений, ни губить столько несчастных за то, что те добывают себе необходимые для жизни средства за счет излишка их жестокосердных сограждан.
Кто хочет просвещать человека, должен всегда показывать ему истину. Вместо того чтобы воспламенять его воображение мыслью о каких-то мнимых благах в будущем, пусть облегчат его положение, окажут ему помощь пли по крайней мере позволят ему наслаждаться плодами своего труда, пусть не налагают на него тяжелых налогов и не отнимают у него таким образом его достояния, пусть не отбивают у него желания трудиться, пусть не побуждают его к праздности, которая приведет его к преступлению. Пусть человек заботится о своем земном существовании, не думая о том, что ожидает его после смерти. Пусть вознаграждают его таланты, пусть побуждают его к деятельности, пусть поощряют в нем трудолюбие, доброжелательность к людям, добродетель в этой земной жизни. Пусть ему покажут, что его поступки могут влиять на ближних, а не на воображаемые существа, помещенные в каком-то иллюзорном мире. Пусть ему не говорят о карах, которые якобы предстоит ему испытать по воле божества, когда он вовсе не будет существовать. Пусть он убедится, что общество вооружено против тех, кто нарушает его покой; пусть ему покажут последствия ненависти его сограждан; пусть он научится ценить их любовь; пусть он научится уважать самого себя; пусть он имеет честолюбивое желание заслужить уважение своих ближних и пусть знает, что для этого надо обладать добродетелью и что добродетельному человеку в благоустроенном обществе нечего бояться ни со стороны людей, ни со стороны богов.
Если мы желаем воспитать добродетельных, трудолюбивых, мужественных, полезных своей стране граждан, постараемся не внушать им с детства необоснованного страха смерти; не будем тешить их воображение чудесными баснями; не станем занимать их мысли вопросом о каком-то бесполезном для них будущем, не имеющем ничего общего с их подлинным благополучием. Будем говорить о бессмертии мужественным и благородным людям: изобразим его как награду за труды тем энергичным людям, которые устремляются за грани своего теперешнего существования и, не довольствуясь восхищением и любовью своих современников, желают добиться признательности грядущих поколений. Действительно, существует бессмертие, на которое вправе притязать гений, талант, добродетель; не будем порицать, не будем гасить благородной, основанной на нашей природе страсти, полезные плоды которой пожинает общество.
Мысль о полном забвении после смерти, об утрате всего общего с людьми и всякой возможности влиять на них тягостна решительно для всякого человека, но она особенно невыносима для тех, кто наделен пылким воображением. Желание бессмертия, или жизни в памяти людей, всегда было свойственно великим душам. Оно было побудительной причиной поступков всех тех, кто играл великую роль на земле. Герои как добродетели, так и порока, философы и завоеватели; гении и таланты, возвышенные личности, которые делают честь человеческому роду, равно как и знаменитые злодеи, которые являются его позором, во всех своих начинаниях считались с потомством. Они льстили себя надеждой продолжать влиять на души людей, когда их самих уже не будет. Если обыкновенный человек не простирает своих помыслов так далеко, то все же он тешит себя мыслью, что возродится в своих детях, которые, как ему известно, должны пережить его, носить его имя, сохранять память о нем, представлять его в обществе. Для них он строит свою хижину, для них сажает дерево, которого никогда не увидит во всем его цвете, для их счастья трудится. Огорчения сильных мира, этих столь часто бесполезных обществу людей, когда они теряют надежду на продолжение своего рода, происходят от страха перед окончательным забвением. Они понимают, что бесполезный человек умирает целиком. Мысль о том, что их имя будет на устах у людей, что его будут произносить с нежностью, что оно станет возбуждать в сердцах приятные чувства,— полезная иллюзия, лестная даже для тех, кто знает, что это уже ничего не изменит. Человеку приятно думать, что он будет оказывать влияние и останется чем-то в мире даже по завершении своего земного существования; он мысленно принимает участие в делах, разговорах, планах будущих поколений; он был бы очень несчастен, если бы считал себя исключенным из их общества. Почти у всех народов законы считались с этими чувствами:
они пытались утешить людей в неизбежности смерти тем, что давали им возможность проявлять свою волю долгое время после смерти. Эта внимательность законодательства к мертвецам заходит так далеко, что последние часто распоряжаются судьбой живых в течение длинного ряда лет.
Все доказывает нам наличие в человеке желания пережить самого себя. Пирамиды, мавзолеи, памятники, эпитафии — все показывает нам, что человек желает продлить свое существование даже после смерти. Он чувствителен к суду потомства. Для потомства пишет свои труды ученый, на удивление ему возводит величественные здания монарх, похвалы потомства звучат в ушах великого человека, к его суду апеллирует добродетельный гражданин против несправедливых или пристрастных современников. Счастливая мечта» сладкая иллюзия, кажущаяся реальностью людям с пылким воображением! Она способна порождать и поддерживать энтузиазм гения, мужество, величие духа, таланты, а иногда сдерживать излишества сильных мира, часто тревожащихся по поводу суда потомства, которое, как они знают, рано или поздно отомстит за несправедливое зло, причиненное живущим.
Таким образом, ни один человек не хочет быть окончательно вычеркнут из памяти ближних; у немногих людей хватит дерзости пренебречь судом грядущего человечества и унизиться в его глазах. Найдется ли существо, равнодушное к удовольствию вызвать слезы у тех, кто будет жить после него, действовать еще на их души, занимать их мысль, оказывать на них влияние даже из глубины могилы? Заставим же молчать суеверных меланхоликов, осмеливающихся порицать чувство, из которого вытекает столько выгод для общества; не будем слушать равнодушных философов, требующих от нас, чтобы мы уничтожили этот великий двигатель наших душ; не станем обольщаться сарказмами сластолюбцев, презирающих бессмертие, стремиться к которому у них нет силы. Желание нравиться потомству и сделать свое имя приятным будущим поколениям — это достойное уважения побуждение, когда оно заставляет предпринимать дела, которые могут оказаться полезными для несуществующих еще людей и народов. Не будем считать безрассудным энтузиазм тех могучих и благодетельных гениев, острый взор которых проник до нас из далекого прошлого, которые думали о нас, жаждали нашей похвалы, писали для нас, обогатили нас своими открытиями и излечили нас от наших заблуждений. Окажем им то уважение, которое они ждали от нас, если им отказали в нем несправедливые современники. Принесем хотя бы их праху дань признательности за доставленные нам ими удовольствия и пользу. Оросим своими слезами урны Сократов, Фокионов; смоем пятно, наложенное на человеческий род их страданиями; искупим своим сожалением неблагодарность афинян; научимся на их примере опасаться религиозного и политического фанатизма и будем остерегаться преследовать тех, кто борется против наших предрассудков, так как в их лице мы преследуем заслугу и добродетель.
Рассыплем цветы на могилах Гомера, Тассо, Мильтона. Почтим бессмертные тени этих счастливых гениев, песни которых и теперь еще вызывают в наших сердцах самые высокие чувства. Благословим память всех благодетелей народов, бывших отрадой рода человеческого; воздадим поклонение добродетелям Титов, Траянов, Антонинов, Юлианов; удостоимся в своей области похвал будущих поколений и будем всегда помнить, что наша смерть вызовет сожаление наших ближних только в том случае, если мы обнаружим перед ними свои таланты и добродетели. Погребальные кортежи могущественнейших монархов редко вызывают слезы народов: обыкновенно еще при жизни таких монархов источник этих слез бывает иссушен. Имена тиранов вызывают ужас при их произнесении. Трепещите же, жестокие цари, разоряющие народы, повергающие их в слезы, превращающие землю в бесплодное кладбище; трепещите при виде кровавых черт, которыми наделит вас перед лицом потомства разгневанный историк! Ни ваши пышные памятники, ни ваши грандиозные победы, ни ваши бесчисленные армии не помешают потомству оскорбить ваш ненавистный прах и отомстить вам, таким образом, за ваши злодейские преступления по отношению к его предкам!
Человек не только с прискорбием предвидит свою кончину, но и желает также, чтобы его смерть как-то затрагивала и других людей. Однако, как мы только что сказали, необходимо иметь таланты, добрые дела, добродетели, чтобы окружающие нас люди заинтересовались нашей судьбой и выразили сожаление по поводу нашей смерти. Не удивительно поэтому, что смерть большинства людей, занятых только самими собой, своими глупыми и суетными планами, мыслью об удовлетворении своих страстей в ущерб благополучию и нуждам жен, семей, детей, друзей, общества, не вызывает никакого сожаления и они вскоре оказываются забытыми. Существовало множество монархов, о которых история рассказывает нам только то, что они жили. Несмотря на бесполезность существования большинства людей, их беззаботное отношение к оценке окружающих их людей я даже неприятное для последних поведение, каждый человек, подстрекаемый голосом самолюбия, все же думает, что его смерть должна явиться событием, и воображает, что весь порядок вещей должен перевернуться из-за его кончины. О жалкий и слабый человек! Разве ты не знаешь, что Сезострисы, Александры, Цезари умерли? Между тем ход вещей на земле от этого нисколько не изменился. Смерть этих знаменитых победителей, горестная для некоторых удостоенных их милости рабов, была радостно встречена всем человеческим родом. Она вернула народам по крайней мере надежду на то, чтобы когда-нибудь вздохнуть свободно. Думаешь ли ты, что твои таланты Должны интересовать человеческий род и твоя смерть должна погрузить его в траур? Увы! Такие люди, как Корнель, Локк, Ньютон, Бейль, Монтескье, умерли, оплакиваемые немногочисленными друзьями, которые вскоре нашли утешение в разного рода развлечениях; для большинства же сограждан смерть их была совершенно безразличным событием. Смеешь ли ты льстить себя надеждой, что твои титулы, богатства, связи, пышные пиршества и разнообразные удовольствия сделают твою смерть памятным событием? О ней будут говорить в течение двух дней, и не удивляйся этому. Знай, что некогда в Вавилоне, Сардах1, Карфагене и Риме умерло множество более знаменитых, могущественных, богатых, сластолюбивых граждан, чем ты, а их имен никто не подумал передать тебе. Будь же добродетельным, о человек. В этом случае, где бы тебя ни поставила судьба, ты будешь счастлив при жизни. Твори добро — и тебя будут любить: приобрети таланты — и тебя станут уважать. Потомство будет восхищаться тобой, если эти полезные для него таланты сохранят для него имя, которым некогда называли твое исчезнувшее существо. Но вселенная не изменится от твоей гибели, а когда ты будешь умирать, твой ближайший сосед будет, может быть, ликовать, между тем как твоя жена, твои дети, твои друзья будут поглощены печальной заботой о том, чтобы закрыть твои глаза.
Будем же думать о своей будущей судьбе лишь для того, чтобы стать полезными тем, с кем мы живем. Станем ради нашего собственного счастья приятными нашим родным, детям, близким, друзьям, слугам; заслужим уважение наших сограждан; станем верно служить отечеству, обеспечивающему нам благополучие; пусть желание нравиться потомству заставит нас совершить дела, которые вызовут его похвалу; пусть законная любовь к себе заставит нас заранее наслаждаться прелестью похвал, которых мы добиваемся; а когда мы окажемся достойными их, научимся любить и уважать себя, то не допустим того, чтобы скрытые пороки и тайные преступления унижали нас в собственных глазах и заставляли краснеть за самих себя.
Преисполнившись такого настроения, станем взирать на нашу смерть с тем же равнодушием, с каким посмотрят на нее большинство людей. Станем мужественно ожидать ее, избавившись от пустых страхов, которыми желают запугать нас. Предоставим обольщающегося фантазера его неопределенным надеждам; оставим мрачному суеверу тревоги, которыми он питает свою меланхолию. Но пусть просвещенные люди не боятся смерти, несущей с собой уничтожение всех чувств.
Несмотря на всю привязанность к жизни и страх смерти, мы постоянно наблюдаем, что сила привычки, общественного мнения, предрассудков способна уничтожить в нас эти страсти и заставить нас бесстрашно рисковать жизнью. Под влиянием честолюбия, гордости, тщеславия, скупости, любви, ревности, жажды славы, преклонения перед общественным мнением, которое называют честью, мы закрываем глаза на все опасности и идем на смерть. Огорчения, душевные муки, немилость, неудачи смягчают в наших глазах отвратительные черты смерти и заставляют видеть в ней тихую пристань, где мы сможем укрыться от несправедливости наших ближних. Нужда, болезни и удары судьбы примиряют нас с мыслью об этой столь ужасной для счастливцев смерти. Бедняк, обреченный на вечный каторжный труд и лишенный радостей жизни, равнодушно смотрит на ее приближение; неудачник, будучи безнадежно несчастен, в своем отчаянии приветствует ее и сам ускоряет ее приход, убедившись, что счастье создано не для него.
В разные эпохи и в разных странах люди по-разному относились к тем, кто сам мужественно сводил счеты с жизнью. Взгляды людей в этом вопросе, как и во всех других, определялись их политическими и религиозными учреждениями. Греки, римляне и другие народы, от которых обстоятельства постоянно требовали мужества и решительности духа, считали героями и богами тех, кто добровольно кончал с собой. В Индостане брамины умеют внушать женщинам мужество и заставлять их сжигать себя над трупом мужа. Японцы по малейшему поводу прибегают к помощи кинжала, прекращающего их дни. У европейских народов религия приучила людей бережнее относиться к своей жизни; она внушила им, что их бог, пожелавший, чтобы они страдали, и наслаждающийся их муками, разрешает им постепенно губить себя и таким образом затягивать свои страдания, но не позволяет им сразу оборвать нить своего существования и самим распорядиться жизнью, которую он им даровал.
Оставив в стороне религиозные идеи, моралисты утверждали, что человек не вправе нарушать договор, заключенный им с обществом. Другие мыслители видели в самоубийстве трусость; они полагали, что только слабые и малодушные люди позволяют року сломить себя, и утверждали, что гораздо больше мужества и величия духа обнаруживают те, кто переносит свои страдания и борется с ударами судьбы.
Если, пытаясь выяснить этот вопрос, мы обратимся за советом к природе, то увидим, что все действия людей, этих жалких игрушек необходимости, неизбежны и зависят от причины, движущей ими помимо их ведома, вопреки им и всегда заставляющей их исполнять ее повеления. Когда та самая сила, которая побуждает все разумные существа дорожить жизнью, делает ее столь мучительной, тягостной, ненавистной и невыносимой для какого-нибудь человека, то ясно, почему он покидает круг себе подобных: гармония природы нарушена для него, и, лишая себя жизни, он исполняет веление природы, не разрешающей ему существовать. Эта природа в течение тысячелетий выковывала в глубине земли то острое оружие, которое должно прекратить его существование.
Если мы рассмотрим взаимоотношения человека с природой, то убедимся, что связывающие их обязательства не были ни добровольны, если иметь в виду человека, ни взаимны, если иметь в виду природу или ее творца. Воля человека не играет никакой роли при его рождении, обычно он вынужден умереть вопреки своему желанию, а все его поступки, как мы доказали, являются лишь необходимыми следствиями неизвестных причин, определяющих его волю. В руках природы он то же самое, что шпага в его собственной руке: если бы последняя выпала из его рук, то было бы странно обвинять ее в том, что она нарушила принятые на себя обязательства или обнаружила неблагодарность по отношению к ее владельцу. Человек может любить бытие только в том случае, если он счастлив. Но, если вся природа отказывает ему в счастье, если все окружающее становится ему в тягость, если мысль рисует ему только горестные, печальные картины, он вправе покинуть место, где не находит для себя никакой опоры; он, собственно, уже не существует, висит где-то в пустоте и не может быть полезным ни себе самому, ни другим.
Договор между человеком и обществом, как и всякий договор, должен быть условным и взаимным, то есть предполагающим обоюдные выгоды для заключающих его сторон. Гражданин может быть связан с обществом, с отечеством, со своими согражданами только узами счастья: если эти узы разорваны, он вправе считать себя свободным. Если общество или те, кто его представляет, обращаются с ним грубо, несправедливо, делая его жизнь невыносимой; если нужда и позор угрожают ему при полном равнодушии и жестокосердии со стороны окружающих; если вероломные друзья отказываются от него в несчастье; если неверная жена наносит удар его сердцу или неблагодарные, буйные дети делают печальной его старость; если он видит свое счастье только в обладании чем-нибудь таким, чего не может достать; наконец, если по какой бы то ни было причине огорчения, угрызения совести, печаль, отчаяние делают для него невыносимым зрелище мира и у него нет сил перенести эти несчастья, пусть он покинет этот мир, являющийся для него лишь отвратительной пустыней, пусть навсегда удалится из безжалостного отечества, не относящегося к нему, как к своему сыну, пусть уйдет из дома, грозящего обрушиться на его голову, пусть откажется от общества, ради счастья которого не может больше работать и которое может стать для него дорогим лишь во имя собственного счастья. Станут ли порицать человека, который, оказавшись бесполезным и лишенным средств в городе, где он родился по воле судьбы, удрученный горем, удалится в уединение? В таком случае по какому праву будем мы порицать того, кто убивает себя из отчаяния? Разве умирающий человек также не уходит в своего рода одиночество? Смерть — единственное лекарство от отчаяния, кинжал — единственный друг и утешитель несчастного. Пока у него сохраняется надежда, пока его бедствия кажутся ему терпимыми, пока он рассчитывает, что они когда-нибудь кончатся, и находит еще какую-нибудь усладу в жизни, он не согласится лишить себя жизни. Но жизнь становится величайшим из мучений, а смерть — обязанностью того, кто хочет избавиться от них, если ничто не поддерживает в нем желания жить. («Жить в необходимости есть зло, но нет никакой необходимости жить в необходимости. Что если ее вовсе пет? Повсюду открыты многочисленные, краткие, легкие пути к свободе. Возблагодарим бога за то, что никто не может удержать нас в этой жизни».) Senec., Epist., 12. Общество, которое не может или не хочет доставить нам никакого блага, теряет все свои права на нас; природа, упорно делающая нас несчастными, повелевает нам покинуть ее; умирая, мы исполняем в этом случае одно из ее требований, как мы это сделали, вступив в жизнь. Для того, кто согласен умереть, не существует таких бедствий, против которых нет средств; для того, кто отказывается умереть, существуют еще блага, связывающие его с жизнью. В этом случае пусть он соберет свои силы и противопоставит преследующему его року оставленные ему природой мужество и средства; пока природа не лишила его чувства удовольствия и надежды увидеть конец своих мучений, она еще не совсем покинула его. Что касается суеверного человека, то его страданиям нет конца; он не может надеяться на прекращение их. Христианство и гражданские законы христиан очень непоследовательны в своем порицании самоубийства. В Ветхом завете мы находим самоубийц в лице Самсона, Элеазара, то есть людей, весьма угодных богу. Христианский Мессия, или сын божий, был, очевидно, если верить тому, что он умер совершенно добровольно, самоубийцей. То же самое можно сказать о многих мучениках, добровольно шедших на смерть, а также о тех фанатиках аскетизма, которые посредством религиозного подвижничества мало-помалу уничтожают себя.
Его религия приказывает ему продолжать мучиться; она запрещает ему прибегнуть к смерти, которая является для него лишь вступлением в новое горестное существование; он будет присужден к вечному наказанию, если осмелится предупредить не торопящегося со своими решениями жестокого бога, который наслаждается, видя человека доведенным до отчаяния, и не желает, чтобы последний покинул без воли божьей указанное ему место.
Люди руководствуются в своих суждениях собственным способом восприятия. Они называют слабостью или безумием насильственные действия, которые кажутся им не соответствующими своим причинам или которые, по-видимому, идут вразрез со счастьем — этой предполагаемой целью устремлений всякого находящегося в здравом уме существа. Мы называем слабым человека, на которого сильно действует то, что нас очень мало трогает, или который не способен перенести несчастье, которое мы, как нам кажется, перенесли бы с гораздо большей твердостью. Мы называем сумасшедшим, неистовым, безумным человека, жертвующего своей жизнью, этим величайшим, на наш взгляд, благом, ради предметов, не заслуживающих, по-нашему мнению, подобной жертвы. Так мы всегда возводим себя в роль судей счастья, образа мысли и воззрений других людей. Скряга, убивающий себя после потери своих сокровищ, кажется безумцем тому, кто менее привязан к богатству. Последний не понимает, что для скряги жизнь без денег — нескончаемая пытка и ничто в этом мире не может заставить его забыть свою муку. Он скажет вам, что на месте этого скряги поступил бы иначе; но, чтобы оказаться в точности на месте какого-либо человека, надо обладать его организацией, темпераментом, страстями, идеями, надо быть им, находиться в тех же самых обстоятельствах, испытывать действие тех же самых причин, а в этом случае всякий человек подобно скряге лишил бы себя жизни, потеряв единственный источник своего счастья.
Тот, кто лишает себя жизни, решается на эту крайнюю меру, столь противоречащую естественному устремлению человека, лишь в том случае, если ничто на свете не способно доставить ему радость или отвлечь его от страдания. Каково бы ни было его несчастье, для него оно носит вполне реальный характер; его организация — крепкая или слабая — есть именно его, а не чья-то организация, мнимый больной страдает весьма реальным образом, и тяжелые сны доставляют нам самые подлинные неприятности. Поэтому, если какой-нибудь человек убивает себя, мы должны заключить отсюда, что жизнь перестала быть для него благом и стала большим злом, существование потеряло в его глазах все свое очарование, во всей природе его ничто больше не привлекает, эта природа не представляет для него никакого интереса и его ненормальный рассудок, сравнив существование с несуществованием, предпочитает последнее первому. Вероятно, найдется немало лиц, которые сочтут опасными теории, разрешающие несчастным людям вопреки общепринятым предрассудкам прекращать свое существование. Но в действительности вовсе не эти теории побуждают Людей принимать столь серьезное решение; его причины — ожесточившийся благодаря несчастиям характер, желчный и меланхолический темперамент, какой-нибудь изъян и расстройство в телесной организации. Не отвлеченные рассуждения, а необходимость порождает в человеке мысль о самоуничтожении. Пока в нем еще говорит голос рассудка или он еще питает надежду, эту верховную утешительницу во всех бедствиях, ничто не толкает его на этот поступок. Но если какой-нибудь несчастный не может забыть своих неудач и мучений, если у него на уме всегда только его страдания, то он вынужден считаться только с ними. Кроме того, каких выгод, какой пользы может ожидать общество от доведенного до отчаяния неудачника, от удрученного печалью и терзаемого угрызениями совести мизантропа, у которого нет больше побуждений приносить пользу обществу и который не думает даже о самом себе, не находя интереса в продлении своей жизни? Разве это общество не стало бы более счастливым, если бы удалось убедить дурных людей уйти самим, а не ждать, чтобы законы, насильственно устранив их, прекратили их вредную для общества деятельность? И разве не стали бы счастливей эти дурные люди, предупредив добровольной смертью ожидающие их позор и муки?
Так как жизнь обычно является для человека величайшим из всех благ, то надо предположить, что тот, кто лишает себя ее, действует под влиянием какой-то непреодолимой силы. Только непомерное несчастье, отчаяние или вызванное меланхолией расстройство организма толкают человека на самоубийство. Человек, раздираемый противоположными стремлениями, вынужден, как было сказано выше, идти средним путем, который ведет его к могиле: если в своей жизни человек не свободен ни на мгновение, то он менее всего свободен в том конечном акте, которым сводит свои счеты с жизнью. Самоубийства, говорят, очень распространены в Англии, климат которой порождает у ее жителей меланхолию. Самоубийц в этой стране называют сумасшедшими: их болезнь не вызывает, по-видимому, большего осуждения, чем мозговое расстройство.
Итак, мы видим, что тот, кто убивает себя вопреки ходячему мнению, вовсе не наносит оскорбления природе или, если угодно, ее творцу. Выбирая единственный оставленный ему природой путь, чтобы избавиться от своих страданий, он следует данному ею импульсу; он уходит из жизни через дверь, которую она оставила ему открытой.) Следуя закону необходимости, он не может оскорбить ее; железная рука необходимости, отняв тот стимул, который делал жизнь желанной для него и побуждал к заботе о самосохранении, предписывает ему выйти из круга, или системы, где он чувствует себя слишком плохо, чтобы желать там оставаться. Отечество или семья не вправе жаловаться на своего члена, которого они не могут сделать счастливым и от которого ничего не могут ждать для себя. Чтобы человек мог быть полезным своему отечеству или своей семье, он должен любить свое существование, должен стремиться к самосохранению, ценить узы, соединяющие его с другими людьми, и быть способным содействовать их счастью. Наконец, допуская, что самоубийца будет наказан в загробной жизни и раскается там в своем поспешном поступке, надо допустить, что он переживет самого себя и, следовательно, унесет с собой в загробное обиталище свои органы чувств, ощущения, память, идеи, теперешний способ действия и мышления.
Одним словом, нет ничего более полезного, чем внушить людям презрение к смерти и изгнать из их ума привитые им ложные представления о ее последствиях. Страх смерти будет всегда порождать лишь трусов, страх ее мнимых последствий будет порождать лишь фанатиков или благочестивых меланхоликов, бесполезных для самих себя и других. Смерть — это прибежище, которого не следует отнимать у угнетенной добродетели, поскольку людская несправедливость часто доводит ее до отчаяния. Если бы люди меньше боялись смерти, то они не были бы ни рабами, ни суеверами, истина нашла бы более ревностных приверженцев, права человека — более смелую поддержку, борьба с заблуждением велась бы энергичнее, а тирания была бы навсегда изгнана из среды народов: трусость питает, а страх увековечивает ее. Одним словом, люди не сумеют быть ни довольными, ни счастливыми, пока их взгляды будут заставлять их жить в постоянном трепете.
