Интернет библиотека во славу святого Таксиля (leotaxil.ru)
| Нашли что - то интересное? Сделайте отметку об этом с ссылкой на эту страницу в пару кликов, чтобы не забыть что и где: Можно не бояться захломить многочисленными постами из книги свою стену в соц. сетях. Ведь потом из всех этих сообщений можно сделать один пост или статью, а все лишние сообщения удалить! |
Полезная для людей гипотеза должна делать их счастливыми. На каком основании им можно надеяться, что гипотеза, плодящая на земле лишь несчастных, может когда-нибудь привести нас к длительному счастью? Если бог создал людей для того, чтобы они только стенали и трепетали в этом известном им мире, то на каком основании можно рассчитывать, что в будущем он устроит им лучшую жизнь в каком-то неведомом мире? Ведь всякий человек, совершивший хотя бы и мимолетную вопиющую несправедливость, всегда будет нам подозрителен и навсегда потеряет наше доверие. С другой стороны, гипотеза, объясняющая все вопросы или дающая им легкое решение, когда ее применяют к ним, должна, вероятно, быть истинной, хотя бы даже нельзя было доказать ее достоверность; но мировоззрение, лишь затемняющее самые ясные понятия и делающее неразрешимыми все проблемы, к которым его применяют, мы, разумеется, вправе считать ложным, бесполезным, опасным. Чтобы убедиться в этом, достаточно попытаться рассмотреть без всякой предвзятой мысли, удалось ли когда-нибудь с помощью учения о существовании теологического бога разрешить хоть какую-нибудь трудную проблему. Подвинулись ли человеческие знания с помощью теологии хоть на шаг вперед? Не исказила ли эта столь превозносимая за свою возвышенность и значение наука нравственность до неузнаваемости? Не превратила ли она во что-то спорное и проблематичное все наши существеннейшие обязанности? Не смешала ли она недостойным образом всех наших представлений о справедливости и несправедливости, пороке и добродетели? Действительно, что такое добродетель по мнению наших теологов? То, что сообразно с волей непостижимого существа, управляющего миром. Но что же это за существо, о котором вы без умолку твердите нам, не будучи в состоянии постигнуть его, и как можем мы познать его волю? В ответ на это теологи начнут объяснять нам, чем не является это существо, не будучи в состоянии сказать нам, что оно представляет собой. Если же теологи попытаются дать нам представление о боге, то они начнут громоздить друг на друга противоречивые и несовместимые атрибуты, которые сделают из этого гипотетического существа что-то совершенно призрачное и непостижимое или же отошлют нас к разным сверхъестественным откровениям, в которых этот призрак якобы раскрыл людям свои божественные намерения. Как доказывают они подлинность этих откровений? Ссылкой на чудеса. Но как верить в чудеса, которые, как мы видели, противоречат даже учению самой теологии о разумности, неизменности, всемогуществе божества? В последней инстанции приходится, таким образом, полагаться на добросовестность жрецов, которым поручено возвестить нам божественную волю. Но кто докажет нам правомерность этой их миссии? Разве не они сами выдают себя за непогрешимых истолкователей воли бога, который, по собственному их признанию, им не известен. Таким образом получается, что жрецы, то есть весьма подозрительные и мало согласные между собой люди, становятся судьями в области морали; они начинают устанавливать в зависимости от своих ненадежных знаний или страстей те предписания, которым должно следовать; фанатизм или корысть становятся единственными критериями их решений; их мораль изменяется в зависимости от их настроений и прихотей; те, кто их слушается, не знают, как им поступать: в их боговдохновенных книгах мы постоянно наталкиваемся на безнравственное божество, которое вдруг начинает предписывать то добродетель, то всякого рода преступления и нелепости; оно то оказывается дружески расположенным к человечеству, то делается его врагом, будучи то разумным, справедливым, благим, то безрассудным, капризным, несправедливым и деспотичным. Что должен заключить на основании всего этого человек со здравым смыслом? Что ни непостоянные боги, ни их жрецы, интересы которых ежеминутно меняются, не могут быть образцами поведения или судьями в области морали, которая должна быть столь же постоянной и надежной, как неизменные законы природы, никогда не нарушаемые ею.
Нет, не подобные произвольные и непоследовательные взгляды, противоречивые понятия, абстрактные и невразумительные умозрения могут служить основой для науки о нравственности. Только очевидные, выведенные из природы человека, основывающиеся на его потребностях, внедренные воспитанием и привычкой и освященные законами принципы могут оказаться убедительными для наших умой, могут сделать добродетель полезной, дорогой человеческим сердцам и породить среди народов добродетельных людей и хороших граждан. Недоступный нашему пониманию бог лишь смутно рисуется нашему воображению; грозный бог сбивает нас с толку; изменчивый и часто противоречащий самому себе бог всегда мешает нам найти дорогу, по которой мы должны идти. Вечные угрозы со стороны какого-то странного существа, противоречащего нашей природе, творцом которой он, однако, является, должны внушить нам отвращение к добродетели; мы будем делать лишь под влиянием страха то, что делали бы с радостью под влиянием разума и собственного интереса. Грозный или злой (что, впрочем, одно и то же) бог, не останавливая злодеев, всегда будет лишь пугалом для тех, кто добродетелен; большинство людей, желая грешить или предаваться порочным наклонностям, забывают о грозящих им со стороны бога карах, помня лишь его милосердие и благость: люди всегда видят вещи лишь под тем углом зрения, который лучше всего сообразуется с их желаниями.
Благость бога успокаивает дурного человека; его суровость внушает тревогу человеку добродетельному. Так качества, приписываемые теологией своему богу, оказываются вредны здравой морали. На эту бесконечную благость божества рассчитывают порочнейшие люди, когда они решаются на преступления или предаются своим обычным порокам. Если тогда заговорить с ними об их боге, то они скажут нам, что бог благ, а его снисходительность и милосердие безграничны. В самом деле, разве религия, эта соучастница всех преступлений людей, не повторяет им постоянно и повсюду, что при помощи известных обрядов, молитв и актов набожности можно успокоить гнев грозного бога и стать ему угодным? Разве жрецы не обладают у всех народов безошибочными способами примирить с божеством даже самых испорченных людей?
Отсюда следует, что, под каким бы углом зрения ни смотреть на учение о божестве, оно не может служить основой для нравственности, которая всегда должна быть неизменной. Гневный бог полезен лишь тем, кому выгод но пугать людей и пожинать таким образом плоды их невежества, их страхов и раскаяния; сильные мира сего, будучи обыкновенно людьми самых распущенных нравов, мало думают об этом грозном боге, когда в них начинает говорить голос страстей; они пользуются им для устрашения других, чтобы порабощать и опекать их, в то время как сами видят этого бога лишь под углом зрения его благости; с их точки зрения, бог снисходительно относится к насилиям над его живыми творениями, лишь бы при этом почитали его самого; кроме того, религия дает им возможность легко смягчить его гнев. Вообще религия придумана лишь для того, чтоб дать служителям божества возможность искупать совершающиеся на земле преступления.
Мораль не должна следовать прихотям человеческого воображения, страстей, интересов; она должна быть устойчивой, одной и той же для всех людей, не меняясь от страны к стране, от эпохи к эпохе; религия не вправе изменять свои постоянные предписания в зависимости от изменения догматов своего вероучения. Существует лишь одно средство придать нравственности непоколебимую прочность, мы уже неоднократно указывали на него в этом сочинении: нужно только основать мораль на наших обязанностях, на природе человека, на отношениях, существующих между разумными существами, каждое из которых стремится к счастью и самосохранению и живет в обществе для того, чтобы вернее достигнуть данной цели. См. ч. I гл. VIII этого сочинения, а также то, что сказано в гл. XII и в конце гл. XIV той же части. Одним словом, следует основать нравственность на необходимости вещей.
Рассмотрев эти почерпнутые из природы самоочевидные, подтверждаемые постоянным опытом, одобряемые разумом принципы, мы получим надежную мораль и устойчивую систему поведения. Для упорядочения своего поведения в этом видимом мире нам не придется прибегать к теологическим призракам, мы найдем, что ответить на слова тех, кто уверяет, будто без бога не может быть морали и один этот бог благодаря своему могуществу и верховной власти над своими творениями вправе предписывать последним законы и определять их обязанности. Если учесть длинную цепь заблуждений и ошибок, вытекающих из темных понятий о божестве и мрачных учений о нем всех религий, то правильнее было бы сказать, что всякая здравая, полезная для общества и для человечества мораль совершенно несовместима с существом, которое всегда рисуют нам в виде какого-то абсолютного монарха и хорошие качества которого постоянно затемняют опасными капризами. Поэтому придется признать, что, прежде чем воздвигнуть мораль на надежных основаниях, надо ниспровергнуть призрачные теории, до сих пор служившие фундаментом шаткому зданию сверхъестественной морали, которую в течение стольких веков без всякой пользы проповедуют людям.
Какова бы ни была причина, обусловившая то, что человек поселился в его теперешнем местопребывании, и наделившая его способностями, — будем ли мы считать человечество продуктом природы или же, наоборот, творением создателя, разумного, отличного от природы существа, — во всяком случае человек существует таким, каков он есть; это существо, которое чувствует, мыслит, обладает разумом, любит само себя, стремится к самосохранению, всегда старается сделать свое существование приятным и, для того чтобы легко удовлетворять свои потребности и доставлять себе удовольствия, живет в обществе подобных ему существ, могущих в зависимости от его поведения быть расположенными или нерасположенными к нему. И вот на этих-то универсальных, присущих нашей природе чувствах, которые будут существовать до тех пор, пока существует человеческий род, и следует обосновать мораль, являющуюся наукой об обязанностях человека, живущего в обществе.
Вот, следовательно, каковы истинные основы наших нравственных обязанностей; эти обязанности необходимы, потому что они вытекают из нашей собственной природы и потому что мы не сумеем достигнуть своей цели, то есть счастья, если не воспользуемся средствами, без которых его никогда нельзя добиться. Но чтобы наше счастье было прочно, мы нуждаемся в привязанности и помощи окружающих пас людей; последние же согласятся любить и уважать нас, помогать нам в осуществлении наших планов, трудиться для нашего счастья лишь в той мере, в какой мы будем готовы трудиться для их благополучия. Эту необходимую взаимную связь называют нравственной обязанностью. Она основывается на рассмотрении мотивов, способных побудить разумные и стремящиеся к определенной цели существа придерживаться необходимого для ее достижения поведения. Этими мотивами могут быть лишь постоянно возрождающиеся в нас желания доставить себе удовольствие и избежать страдания. Удовольствие и страдание, надежда на счастье или страх несчастья — вот единственные мотивы, способные реально повлиять на волю разумных существ; чтобы обязать такие существа, эти мотивы должны лишь существовать и быть известными; чтобы познать их, достаточно рассмотреть нашу душевную организацию, согласно законам которой мы можем любить или одобрять в других людях, а последние в свою очередь могут любить или одобрять в нас только поступки, влекущие за собой реальную и взаимную выгоду, к которой и сводится добродетель. Таким образом, стремясь к самосохранению, стремясь наслаждаться безопасностью, мы обязаны придерживаться необходимого для этой цели поведения; чтобы заинтересовать других в нашем самосохранении, мы обязаны интересоваться их самосохранением и не делать ничего такого, что отбило бы у них охоту сотрудничать с нами для нашего собственного счастья. Таковы истинные основы нравственного долга.
Всякие попытки придать морали иные основы, чем природа человека, должны приводить к заблуждениям; для нравственности нет более прочной и солидной основы, чем природа человека. Некоторые даже вполне добросовестные авторы полагали, что для придания большей святости и важности в глазах людей обязанностям, налагаемым на них природой, необходимо окружить их авторитетом, исходящим от существа высшего, чем природа, и более могущественного, чем необходимость. Руководствуясь этим, теология овладела нравственностью, пытаясь связать ее с религиозным вероучением: полагали, что этот союз сделает добродетель более священной, что боязнь невидимых сил, господствующих над самой природой, придаст больше веса и действенности ее законам; наконец, воображали, что люди, убедившись в необходимости морали благодаря ее связи с религией, станут считать и религию необходимой для их счастья. Действительно, именно гипотеза о необходимости бога для поддержания нравственности является опорой теологических представлений, равно как и большинства религиозных систем на земле: воображают, будто без признания бытия божьего человек не будет ни знать своих обязанностей по отношению к самому себе и другим людям, ни руководствоваться ими. После того как установлен этот предрассудок, начинают думать, что туманные представления о метафизическом боге столь необходимым образом связаны с нравственностью и благом человечества, что нельзя посягать на божество, не уничтожая в то же время естественных обязанностей человека. Полагают, будто потребности и желание счастья, столь очевидный интерес обществ и отдельных лиц, окажутся недостаточно сильными, если не поддержать их с помощью всей силы воображаемого существа, из которого сделали судью всего сущего, и не наделить их его санкцией.
Но всегда пагубно соединять фикцию с истиной, неизвестное с известным, бредни распаленного воображения с холодным разумом. Действительно, что получилось у теологов в результате произведенного ими сумбурного сочетания чудесных призраков с реальностью? Заблудившееся воображение потеряло всякий след истины; религия захотела при помощи своего небесного призрака повелевать природой, согнуть разум под своим ярмом, подчинить человека собственным прихотям; и часто она принуждала его во имя божества заглушать голос своей природы и нарушать самые элементарные предписания морали. Когда же эта религия хотела удержать от грехов смертных, доведенных ею до отупения и умственной слепоты, то она имела для этого лишь какие-то идеальные мотивы и столь же идеальную узду; она могла лишь заменить истинные причины воображаемыми, известные и естественные мотивы — чудесными и сверхъестественными, реальности — романами и баснями. Благодаря такому извращению истинного порядка вещей нравственность лишилась надежных принципов; природа, разум, добродетель, очевидность стали зависеть от какого-то непостижимого бога, никогда не выражавшегося ясным образом, заставлявшего умолкнуть голос разума, высказывавшегося лишь устами каких-то мечтателей, шарлатанов и фанатиков, которые под влиянием своих бредней или же желания использовать заблуждения людей стали проповедовать отвратительную покорность, фиктивные добродетели, нелепые обряды — словом, какую-то произвольную мораль, благоприятную их страстям, но часто пагубную для всего остального человечества.
Так, желая вывести мораль из бога, ее фактически подчинили страстям людей; основывая мораль на призраке, ее фактически не основывали ни на чем. Производя нравственность от какого-то воображаемого существа, о котором каждый имел особое мнение и непонятная воля которого истолковывалась либо безумцами, либо мошенниками; основывая на мнимых желаниях божества добрые или дурные качества — одним словом, моральность человеческих поступков; делая образцом существо, которое изображалось изменчивым и непонятным,— теологи не только не придавали нравственности непоколебимую основу, но, наоборот, ослабляли или даже уничтожали ту, которую она имела от природы, заменяя ее своими сомнительными догадками. Бог, судя по приписываемым ему качествам, является какой-то непонятной загадкой, которую всякий толкует по-своему, а всякая религия объясняет на свой лад, которую различные теологи решают как им угодно и исходя из которой каждый человек строит себе особую мораль, соответствующую его личному характеру. Если бог внушает мягкому, снисходительному и справедливому человеку желание быть добрым, милосердным и сострадательным, то необузданному и бездушному человеку он внушает мысль быть бесчеловечным, безжалостным и нетерпимым. Мораль этого бога меняется от человека к человеку, от страны к стране; некоторые народы с ужасом взирают на поступки, признаваемые другими народами святыми и богоугодными. Одним этот бог представляется кротким и милосердным; другие считают его жестоким и воображают, будто ему можно угодить жестокостью.
Мораль природы ясна; она очевидна даже для тех, кто ее нарушает. Совсем иное дело религиозная мораль; она так же темна, как предписывающее ее божество, иди, вернее, так же изменчива, как страсти и темпераменты людей, поклоняющихся этому божеству или говорящих от его имени. Поверив теологам, в морали пришлось бы видеть самую проблематичную, спорную и трудную науку. Чтобы открыть принципы обязанностей человека по отношению к нему самому и к его ближним, нужен был бы тончайший и глубочайший гений, проницательнейший и искушеннейший ум. Но неужели подлинные источники морали доступны лишь ничтожной кучке мыслителей и метафизиков? Выводить мораль из какого-то бога, которого каждый представляет себе лишь согласно собственным идеям, — значит ставить ее в зависимость от каприза каждого отдельного человека; производить мораль от существа, которое ни один человек не может познать, — значит утверждать, что не известно, откуда она могла появиться. Чем бы ни считать активное начало, которому приписывают происхождение природы и всех содержащихся в ней существ, какое бы могущество ему ни придавать, оно могло сделать лишь то, чтобы человек существовал или не существовал; но, сделав его тем, кто он есть, придав ему способность чувствовать, любовь к существованию, социальные чувства, оно не может, не уничтожая и не изменяя его, заставить его существовать по-иному. Человеку в соответствии с его природой, качествами, наличными свойствами, делающими из него существо человеческого рода, необходима мораль, а стремление к самосохранению должно заставить его предпочитать добродетель пороку в силу той самой необходимости, которая заставляет его предпочитать удовольствие страданию. Согласно теологам, человек нуждается в сверхъестественной благодати, чтобы делать добро. Это учение было, конечно, очень вредно для здравой нравственности. Люди всегда ожидали благодати свыше, чтобы творить добро, а их правители никогда не прибегали к благодати свыше, то есть к естественным мотивам, чтобы побудить их к добродетели. Между тем еще Тертуллиан писал: «Зачем вы мучаетесь в поисках закона божьего, обладая законом, который общ вам со всеми людьми и который начертан на скрижалях природы?" (Тертуллиан, «О Венце воина».)
Утверждать, будто без представления о боге человек не может обладать нравственным чувством, то есть отличать порок от добродетели, все равно что утверждать, будто без представления о боге человек не чувствовал бы потребности есть, чтобы жить, не отличал бы и не предпочитал бы какую-либо пищу; это все равно что утверждать, будто, не зная имени, характера и качеств изготовившего нам какое-нибудь блюдо повара, мы не в состоянии судить, нравится или не нравится нам это блюдо, хорошо оно или нет. Человек, не знающий, что думать о существовании и моральных атрибутах бога, или даже категорически отрицающий их, во всяком случае не сомневается в собственном существовании, собственных качествах, способностях, ощущениях и суждениях; точно так же он не может сомневаться в существовании других организованных подобно ему существ, у которых он замечает качества, аналогичные его собственным качествам, и любовь или ненависть, содействие или противодействие, уважение или презрение которых он может снискать при помощи известных поступков: этого знания достаточно, чтобы он мог отличить добро от зла. Одним словом, каждому человеку, обладающему нормальной организацией или способностью к правильным наблюдениям, достаточно рассмотреть самого себя, чтобы найти свои обязанности по отношению к другим людям; изучая собственную природу, человек поймет свои обязанности лучше, чем размышляя над божеством, сведения о котором он может почерпнуть лишь в собственном воображении и собственных страстях либо в страстях некоторых мечтателей или обманщиков. Он поймет, что для того, чтобы обеспечить себе самосохранение и длительное счастье, ему следует бороться с зачастую слепыми порывами собственных желаний, а чтобы снискать благосклонность окружающих, надо поступать в соответствии с их желаниями; рассуждая так, он узнает, что такое добродетель; применяя на деле это знание, он будет добродетелен; за свое поведение он будет вознагражден нормальным функционированием организма и заслуженным самоуважением, подтверждаемым любовью окружающих. Теологи до сих пор не сумели дать правильного определения добродетели. Согласно им, она есть результат благодати, побуждающей нас делать то, что угодно божеству. Но что такое божество? Что такое благодать? Как она действует на человека? Что угодно божеству? Почему этот бог не сообщает всем людям благодати делать угодное ему? (Вопрос:
до сих пор не разрешен».) Людям без умолку твердят, чтобы они делали добро, потому что бог хочет этого; но им никогда не объясняли, что значит делать добро, а также — что такое бог и чего он требует от людей. Если же он начнет поступать противоположным образом, то вскоре расстройство его организма покажет ему, что природа не одобряет его поведения, что он идет вразрез с ее требованиями и вредит самому себе; вследствие этого он вынужден будет согласиться с отрицательным мнением, сложившимся о нем у окружающих, которые станут ненавидеть его и порицать его поступки. Если этот человек под влиянием своих страстей не сумеет разглядеть ближайших следствий своего беспорядочного образа жизни, то еще меньшее влияние сможет" оказать на него мысль об отдаленных наградах и карах, грозящих ему со стороны невидимого, пребывающего на небесах монарха; голос этого бога никогда не будет звучать в его ушах так ясно, как голос собственной совести, немедленно вознаграждающей или карающей его.
Все это с полной очевидностью показывает нам, что религиозная мораль не может идти ни в какое сравнение с моралью природы, которой она противоречит на каждом шагу. Природа побуждает человека любить себя, думать о своем самосохранении, непрестанно увеличивать сумму своего счастья; религия же повелевает ему любить только грозного и ненавистного бога, питать отвращение к самому себе, приносить в жертву своему ужасному идолу самые законные и мирные удовольствия. Природа советует человеку прислушиваться к голосу своего разума и руководствоваться его указаниями; религия же убеждает его, что этот разум извращен и является ненадежным руководителем, данным людям богом-обманщиком, чтобы ввести в заблуждение созданные им творения. Природа советует человеку учиться, исследовать истину, обогащать свои познания в этих исследованиях; религия же запрещает ему всякое исследование, приказывает ему оставаться в невежестве, страшиться истины; она убеждает его, что для него важнее всего отношения между ним и некоим существом, которого он никогда не узнает. Природа советует существу, привязанному к жизни, умерять свои страсти, сопротивляться им, когда они пагубны для него, противопоставлять им здоровые, заимствованные из опыта мотивы; религия же приказывает одаренному способностью чувствовать существу не иметь страстей, быть какой-то бесчувственной массой или же противопоставлять своим склонностям мотивы, заимствованные у воображения и изменчивые подобно последнему. Природа велит человеку любить своих ближних, быть общительным, справедливым, мирным, снисходительным, добрым, доставлять радость окружающим и не мешать им радоваться; религия же советует человеку избегать общества, уединяться от людей, ненавидеть их, если их бредни будут отличаться от его фантазий, разрывать ради божества священнейшие узы, терзать, мучить, преследовать всех тех, кто не хочет безумствовать подобно ему. Природа велит живущему в обществе человеку стремиться к славе, трудиться, чтобы добиться всеобщего уважения, быть деятельным, мужественным, трудолюбивым; религия же говорит ему; будь смиренным, жалким, малодушным, живи в одиночестве, предавайся только молитвам и благочестивым размышлениям, занимайся обрядами, будь полезен самому себе и не делай ничего для других. Легко понять, что религиозные вероучения причиняют весьма существенный ущерб государствам благодаря вызываемой ими потере времени, праздности и бездеятельности, которые они даже вменяют в обязанность; ведь из-за требований религии полезнейшие работы не совершаются в течение значительной части года. Природа делает примером для гражданина добродетельных, благородных, энергичных, с пользой послуживших своим согражданам людей; религия же прославляет жалких, благочестивых мечтателей, безумствующих аскетов, фанатиков, которые из-за нелепых разногласий ставили на карту существование целых государств. Природа советует супругу быть нежным, испытывать привязанность к супруге — подруге жизни, лелеять ее; религия же вменяет ему в вину его нежность и часто заставляет его смотреть на супружескую жизнь как на какое-то грязное, недостойное человека состояние.
Природа советует отцу любить своих детей и воспитывать их полезными членами общества; религия приказывает ему воспитывать их в страхе божьем и делать из них слепых, суеверных людей, неспособных служить обществу, но способных нарушать его спокойствие. Природа советует детям почитать и любить своих родителей, слушаться их и быть им опорой в старости; религия приказывает им предпочитать веления бога и пренебрегать отцом и матерью, если дело идет о божьих интересах. Природа говорит ученому: занимайся полезными вещами, трудись для своей родины, делай для нее полезные открытия, способные улучшить ее судьбу; религия говорит ему: занимайся бесполезными фантазиями, бесконечными спорами, исследованиями, порождающими раздоры и преступления, и упорно защищай мнения, которые ты никогда не поймешь. Природа советует развратнику стыдиться своих пороков, позорных склонностей и злодеяний; она показывает, что если ему даже удастся скрыть от людей беспорядочность своей жизни, эта беспорядочность все же неизбежно отразится на его благополучии; религия же говорит самому испорченному и злому человеку: не раздражай бога, которого ты не знаешь; но если, нарушив его закон, ты предашься преступлению, то помни, что его легко искупить: пойди в божий храм, упади к ногам служителей бога, искупи свои злодейства жертвами, подношениями, обрядами и молитвами; эти торжественные церемонии успокоят твою совесть и очистят тебя в глазах всевышнего.
Так как религия всегда противоречит здравой политике, она так же тлетворно влияет и на гражданина, то есть человека, живущего в обществе. Природа говорит человеку: ты свободен, никакая сила на земле не вправе лишить тебя твоих прав; религия же убеждает его, что он раб и обречен своим богом всю свою жизнь томиться под жестоким игом его представителей. Природа советует человеку, живущему в обществе, любить свое отечество, верно служить ему, выступать на его стороне против всех тех, кто попытается вредить ему; религия же приказывает ему безропотно повиноваться тиранам, угнетающим это отечество, служить им в ущерб родине, стараться заслужить их милости, подчинять своих сограждан их беспорядочным прихотям. Однако если монарх недостаточно предан интересам жрецов, то язык религии тотчас же меняется: она приказывает гражданам бунтовать, вменяет им в обязанность сопротивляться их господину, убеждает их, что лучше повиноваться богу, чем людям. Природа говорит государям, что они люди; что вопрос о справедливом и несправедливом не решается по их прихоти; что воля общества — верховный закон; религия же то говорит им, что они боги и никто на земле не вправе оказывать им сопротивление, то превращает их в тиранов, обреченных стать жертвой разгневанных небес.
Религия портит государей; государи в свою очередь портят законы, становящиеся подобно им самим несправедливыми; под влиянием этого извращается сущность всех учреждений; воспитание начинает формировать ничтожных, ослепленных предрассудками людей, мечтающих о пустых вещах, богатствах и удовольствиях, которых они могут добиться только неправедными путями; указания природы и разума отвергаются; на добродетель начинают смотреть как на призрак, легко жертвуя ею ради всякого рода мелочей; а религия не только не помогает бороться с этими порожденными ею бедствиями, но лишь усугубляет их или же вызывает только бесплодные, быстро изглаживающиеся из памяти сожаления, уносимые потоком привычек, примера, склонностей, рассеянного образа жизни,— словом, всем тем, что толкает на преступление всякого человека, который не желает отказаться от счастья.
Так религия и политика объединенными усилиями портят, развращают, отравляют сердце человека, точно все социальные учреждения ставят себе целью сделать его низким или злым1. Не будем же удивляться тому, что мораль повсюду сводится к бесплодным умозрениям, с которыми на практике никто не считается, не желая стать несчастным. Люди бывают нравственными лишь тогда, когда, отказавшись от своих предрассудков, они начинают прислушиваться к голосу своей природы; но непрерывные влияния, оказываемые на их души более могущественными мотивами, вскоре заставляют их забыть предписания природы. Поэтому они постоянно колеблются между пороками и добродетелями и вечно находятся в противоречии с самими собой; если они и чувствуют иногда всю прелесть добродетельного поведения, то опыт скоро показывает им, что это поведение не приводит ни к чему и может стать непреодолимым препятствием на пути к счастью, которого не перестает жаждать их сердце. В испорченных обществах для того, чтобы стать счастливым, надо быть испорченным самому.
Для граждан, сбитых с пути и духовными, и светскими вождями, оказался недоступным голос разума и добродетели. Рабы богов и людей, они стали жертвами всех пороков, связанных с рабством; вечно опекаемые, точно дети, они оказались лишенными просвещения и каких бы то ни было принципов; лица, которые проповедовали им выгоды добродетели, но сами были чужды ее, не могли отучить этих граждан от веры в иллюзии, в которых они приучились видеть свое счастье. Напрасно советовали им заглушить голос страстей, которые все, точно нарочно, распаляло; напрасно пускали в ход молнии и громы богов, чтобы устрашить людей, словно оглохших в суматохе страстей. Они вскоре заметили, что олимпийские боги менее страшны, чем земные; что милости последних доставляют более верное счастье, чем обещания первых; что земные богатства предпочтительнее, чем небесные сокровища, уготованные для любимцев божьих; что выгоднее сообразоваться с планами видимых властей, чем с планами совершенно недоступных владык.
Одним словом, общество, испорченное своими вождями и покорное их прихотям, могло произвести только испорченных детей. Оно порождало лишь жадных, честолюбивых, завистливых, распутных граждан; последние видели, что вокруг них преступление благоденствует, низкопоклонство вознаграждается, бездарность находится в почете, распутство пользуется уважением, грабительство — покровительством, богатство — поклонением; они видели также, что даровитость находится в немилости, добродетель — в загоне, истина — в изгнании, великодушие унижено, справедливость растоптана, умеренность томится в нужде и стонет под гнетом высокомерия и несправедливости.
При таком извращении всех принципов предписания морали должны были свестись к каким-то туманным, неспособным кого-либо убедить разглагольствованиям. Какую плотину могла противопоставить всеобщей развращенности религия с ее иллюзорными мотивами? Когда она пробовала проповедовать разумные вещи, ее не слушали; ее боги не были достаточно сильны, чтобы сопротивляться всеувлекающему потоку; ее угрозы не могли остановить людей, которых все толкало на путь зла; ее обещания, относящиеся к отдаленному будущему, не могли перевесить выгод данного момента; ее учение об искуплении, всегда способном очистить людей от их неправедных деяний, побуждало их поступать по-прежнему; ее пустые обряды успокаивали угрызения совести; наконец, ее пропитанные духом фанатизма споры и препирательства только увеличивали зло, от которого страдало общество. У самых порочных народов было множество верующих и очень мало добродетельных людей. И сильные и слабые мира сего прислушивались к голосу религии, когда она, по их мнению, благоприятствовала их страстям; они не обращали на нее внимания, когда она начинала идти вразрез с этими страстями. Когда религия соответствовала морали, ею тяготились; предписаниям религии следовали лишь тогда, когда она шла вразрез с моралью или совершенно уничтожала ее. Деспот не мог нахвалиться религией, когда последняя уверяла его, что он своего рода земной бог и его подданные рождены, чтобы его почитать и угождать его прихотям. Он забывал об этой религии, когда последняя повелевала ему быть справедливым, понимая, что в этом случае религия противоречит сама себе и что бесполезно проповедовать справедливость обоготворенному смертному. Кроме того, его уверили, что его бог простит ему все, если только он обратится к помощи жрецов, всегда готовых устроить ему примирение с богом. Точно так же и самые дурные граждане рассчитывали на помощь жрецов в вопросах религии. Таким образом, религия не только не сдерживала их, но, наоборот, обеспечивала им безнаказанность. Своими угрозами она не могла уничтожить действия, произведенного на государей ее гнусной лестью; эти угрозы не могли положить конец надеждам, которые связывались всеми людьми с искуплением. Надменные монархи, убежденные, что они всегда сумеют искупить свои преступления, перестали бояться богов; став сами богами, они решили, что им дозволено все по отношению к жалким смертным, на которых они начали смотреть просто как на какие-то игрушки, служащие им развлечением на земле.
Если бы при решении вопросов политики, столь постыдно извращенной религиозными учениями, стали считаться с природой человека, то можно было бы совершенно исправить ложное представление о ней государей и подданных; таким путем можно было бы гораздо быстрее, чем при помощи всех религий на земле, сделать государства счастливыми, могущественными и процветающими под руководством просвещенной власти. Изучение природы показало бы всем, что люди живут в обществе, чтобы наслаждаться большим счастьем; что постоянной и неизменной целью всякого общества является его самосохранение и благополучие; что при отсутствии справедливости оно будет заключать в себе только враждебных друг другу людей; что худшим врагом человека является тот, кто обманывает его, чтобы заковать потом в цепи; что самым жестоким бичом для человека являются жрецы, развращающие государей и обеспечивающие им с помощью божества полную безнаказанность за их преступления. Оно доказало бы, что жизнь в обществе является несчастьем при несправедливых, небрежно относящихся к своим обязанностям и склонных к разрушению, а не созиданию правителях.
Если бы государи стали изучать эту природу, то они узнали бы, что являются людьми, а не богами; что их власть зависит от согласия других людей; что монархи — граждане, которым поручено другими гражданами заботиться о всеобщей безопасности; что законы должны быть лишь выражением общественной воли и им не дозволено идти против природы или же нарушать неизменную цель общества. Знание природы дало бы понять монархам, что истинное влияние и могущество заключается в том, чтобы повелевать благородными и добродетельными людьми, а не людьми, развращенными деспотизмом и суеверием. Это знание показало бы государям, что они могут заслужить любовь своих подданных, лишь помогая им, предоставляя им возможность наслаждаться благами, которых требует их природа, охраняя ненарушимость их прав, защитниками и стражами которых являются монархи. Оно показало бы всякому властителю, что любовь и привязанность народов можно заслужить благодеяниями, что гнет создает лишь врагов, насилие доставляет лишь непрочную власть, сила не может дать никаких законных прав и существа, по природе своей стремящиеся к счастью, рано или поздно поднимутся против власти, обнаруживающейся лишь в насилии. Вот с какой речью повелевающая всеми силами природа, для которой равны все существа, могла бы обратиться к одному из этих надменных монархов, возведенных в богов лестью:
«Непослушное, капризное дитя! Пигмей, гордящийся властью над пигмеями! Тебя уверили, будто ты бог; тебе сказали, будто ты представляешь собой что-то сверхъестественное; знай, однако, что нет ничего выше меня. Признай свою незначительность, познай свое бессилие по отношению к малейшему из моих ударов. Я могу сломать твой скипетр, лишить тебя жизни, смести с лица земли твой трон, развеять твой народ; я могу даже уничтожить ту землю, на которой ты живешь, а ты считаешь себя богом! Одумайся же, признай, что ты человек и подчинен моим законам, как последний из твоих подданных. Познай и никогда не забывай, что ты представитель своего народа, служитель своей нации, истолкователь и исполнитель ее воли, гражданин, который вправе повелевать согражданами лишь благодаря их согласию повиноваться ему ввиду принятого им обязательства сделать их счастливыми. Царствуй же на этих условиях, выполняй свои священные обязательства, будь добр и в особенности справедлив. Если ты хочешь, чтобы твоя власть была прочна, никогда не злоупотребляй ею; пусть она никогда не выходит из неподвижных границ вечного правосудия. Будь отцом своих народов, и они будут любить тебя, как дети. Но если ты станешь пренебрегать ими, противопоставлять свои интересы интересам своего великого семейства, отказывать своим подданным в счастье, которое им обязан доставить, вооружаться против них, то подобно всем тиранам ты станешь рабом жестоких подозрений, забот и тревог, жертвой собственного безумия: твои доведенные до отчаяния народы не станут больше признавать твоих божественных прав. Напрасно призовешь ты тогда на помощь обоготворившую тебя религию: она ничего не сможет сделать с народами, ставшими глухими под влиянием несчастий, и ты будешь предан небом ярости твоих врагов, созданных твоим исступлением. Боги ничего не могут поделать с моими непреложными повелениями, согласно которым человек ополчается против причины своих бедствий».
Одним словом, все должно будет убедить разумных государей, что они вовсе не нуждаются в небе, чтобы иметь на земле верных подданных; что все силы Олимпа не помогут им, когда они будут тиранами; что их истинные друзья — те, кто освобождает народы от веры в их авторитет; что их истинные враги — те, кто опьяняет их лестью, толкает их на преступления, выравнивает им путь к небу и питает их мысль призраками, отвращающими ее от обязанностей по отношению к народам. («Редко царей без убийства и ран отправляют к Плутону. Смерть без насилия к нему отправляет немногих тиранов».)
Итак, повторяю: лишь вернув людей к природе, можно доставить им очевидные и надежные знания, при помощи которых они станут на верный путь к счастью, узнав свое настоящее место на земле. Ослепленная теологией человеческая мысль до сих пор не сделала ни одного шага вперед. Религиозные системы заставили ее сомневаться даже в наиболее достоверных истинах во всех отраслях знания. Суеверие оказало на все свое пагубное влияние. Руководствующаяся им философия стала какой-то мнимой наукой; покинув реальный мир, она ринулась в идеальный мир метафизики; забыв природу, она стала заниматься богами, духами, невидимыми силами, которые только затемнили и запутали все вопросы. При всех возникавших трудностях в ход пускалось божество, отчего все вещи только еще более запутывались и невозможно было что-либо прояснить. Теологические воззрения были придуманы точно для того, чтобы сбить с пути человеческую мысль и извратить очевиднейшие представления во всех науках. В руках теологов логика, то есть искусство рассуждать, превратилась в какой-то непонятный жаргон и стала опорой софизмов и лжи, средством доказательства явно противоречивых положений. Мораль, как мы видели, стала чем-то ненадежным и расплывчатым, так как ее основали на представлениях о воображаемом существе, никогда не согласующихся друг с другом; приписываемые этому существу благость, справедливость, высоко-моральные качества и полезные предписания на каждом шагу опровергались его несправедливыми делами и варварскими повелениями. Политика, как мы говорили, была извращена ложными идеями, внушавшимися государям об их правах. Юриспруденция и законы были подчинены капризам религии, чинившей помехи труду, торговле, промышленности, деятельности народов. Все было принесено в жертву интересам теологов; вместо науки они стали преподавать какую-то темную, полную спорных вопросов метафизику, из-за которой сотни раз проливалась кровь народов, неспособных ее понять.
Теология, эта сверхъестественная наука, от рождения враждебная опыту, была непреодолимым препятствием для развития естественных наук, почти всегда встречавших ее на своем пути. Физике, естествознанию, анатомии было разрешено смотреть на все лишь через темные очки суеверия. Очевиднейшие факты с презрением или ужасом отвергались, если их не удавалось согласовать с религиозными гипотезами. Зальцбургский епископ Виргилий был осужден церковью за то, что он осмеливался защищать учение о существовании антиподов. Всем известны преследования, которым подвергался Галилей за то, что он отрицал движение Солнца вокруг Земли. Декарт был вынужден окончить свои дни на чужбине. Попы правы в своем враждебном отношении к наукам: прогресс знания рано или поздно уничтожит подсказываемые суеверием взгляды. Ничто из того, что основывается на природе и истине, не может погибнуть; плоды же воображения и обмана рано или поздно должны быть отвергнуты. Одним словом, теология постоянно противилась счастью народов, прогрессу человеческой мысли, полезным исследованиям, свободе мысли; она удерживала человечество в невежестве; все его шаги под ее руководством были направлены по ложному пути. Можно ли считать решением проблем физики утверждение, что какие-нибудь удивляющие нас факты, малоизвестные явления (извержение вулкана, наводнение, появление кометы и так далее) представляют собой знаки божьего гнева или же противоречат законам природы? Если людей станут убеждать, как это обычно делают теологи, что все испытываемые ими физические и моральные бедствия являются результатом божьей воли или же налагаемыми божеством наказаниями, то не будет ли это мешать поискам средств против этих бедствий? В 1725 г. Париж переживал голод, который чуть не вызвал народный бунт; тогда извлекли раку святой Женевьевы, божественной покровительницы парижан, и стали носить ее впереди торжественной процессии, надеясь таким образом справиться с этим бедствием, вызванным монополиями, в которых была заинтересована любовница тогдашнего первого министра. Не полезнее ли подвергать исследованию природу вещей и отыскивать в ней или в человеческой технике средства против бедствий, от которых страдают люди, чем приписывать эти бедствия какой-то неизвестной силе, на волю которой никоим образом нельзя воздействовать? Изучение природы, исследование истины возвышают душу, обогащают ум, делают человека энергичным и мужественным; теологические же учения способны только умалить человека, ограничить его умственный кругозор, лишить его мужества. («Душевная сила проистекает не из иного источника, как из добродетели и созерцания природы». ) Вместо того чтобы приписывать мести божества войны, голод, неурожаи, эпидемии и разные другие народные бедствия, не лучше и не полезней ли показать народам, что эти бедствия происходят от их собственного безрассудства или, вернее, от страстей, инертности и тирании их государей, жертвующих благом государств ради своего ужасного безумия? Разве не лучше было бы, если бы эти безрассудные народы, вместо того чтобы искупать свои мнимые прегрешения и стараться умилостивить иллюзорные небесные силы, старались установить более разумное управление, являющееся верным средством устранить все те бедствия, от которых страдают народы? Естественные бедствия должны быть устранены с помощью естественных средств; наблюдение и опыт давно должны были бы убедить людей в бесполезности сверхъестественных лекарств, всяких искуплений, молитв, жертвоприношений, постов, процессий и так далее, в которых все народы тщетно искали спасения от своих злосчастий.
Итак, скажем в заключение, что теология со своими учениями не только не полезна человечеству, но, наоборот, является истинным источником бедствий последнего, ослепляющих его заблуждений, притупляющих его предрассудков, делающего его легковерным невежества, мучающих его пороков и угнетающих его правительств. Скажем также в заключение, что сверхъестественные представления о божестве, которые внушают нам с детства, являются истинной причиной наших обычных заблуждений, наших религиозных споров и разногласий, свирепствующих среди нас бесчеловечных гонений на инакомыслящих. Поймем же наконец, что именно эти пагубные воззрения исказили мораль, извратили политику, задержали прогресс наук, уничтожили мир и счастье в самом сердце человека. Пусть человек знает, что все бедствия, из-за которых он обращает к небу полные слез глаза, имеют своим источником пустые призраки его воображения; пусть он перестанет молить их и пусть ищет в природе и своей собственной энергии той помощи, которой никогда не окажут ему глухие боги. Пусть человек прислушается к желаниям своего сердца, и он узнает свои обязанности по отношению к самому себе и другим; пусть человек изучит сущность и цель общества, и он не будет больше рабом; пусть человек обратится к опыту, и он отыщет истину и поймет, что заблуждение никогда не сумеет сделать его счастливым. Автор книги «Премудрости» правильно сказал: «Infandorum enim Пdolorum culfcus omnis mali est causa, et initium, et finis» (см. гл. XXVI, ст. 27). Он не понимал, однако, что его бог был идолом еще более пагубным, чем все прочие.
Но по-видимому, все те, кто искренне принимал к сердцу интересы человечества, поняли пагубность суеверия; этим, без сомнения, объясняется тот факт, что философия, являющаяся зрелым плодом размышлений, почти всегда воевала с религией, представляющей собой, как мы показали, плод невежества, обмана, восторженности и воображения.
